Речи палача. Сенсационные откровения французского экзекутора - [3]

Шрифт
Интервал

В подобном случае самое страшное в том, что первый помощник — которого называют «фотограф»[5] — должность, которую я занимал, наверно, на сотне казней — находится в опасном положении. Сейчас объясню: в момент казни я наполовину нахожусь под гильотиной, чтобы схватить голову осужденного, которого приводят другие помощники. В этот момент, если экзекутор приведет лезвие в действие, то, учитывая вес бабки, я буду убит на месте. Или останусь без рук. Когда я действовал вместе с отцом, никогда ни одна казнь не проходила неудачно. Я крепко держал голову, следя при этом, чтобы меня не укусил осужденный или чтобы лезвие, проходящее меньше чем в трех сантиметрах, не отрезало мне пальцы. Отец не запускал лезвие, пока я не говорил ему: «Давай!» Это было очень быстро.

Ну вот, как я сказал, Рош плохо провел казнь. Это произошло с гильотиной старой модели, первой механической модели 1868 года, которая была в Алжире. В 1957 с увеличением количества казней Обрехт[6] отправил моему отцу гильотину города Парижа, модели 1871 года. С этой моделью не мог бы произойти тот инцидент, поскольку уступы пускового устройства бабки перевернуты по сравнению с моделью 1868; и в этом случае, даже если не опустить верхнюю половину ошейника, лезвие может пройти.[7] Ну и вернемся к Рошу. Это было уже слишком. Когда прокурор увидел это, он сказал пффф…. Что тут происходит!.. Поставить гильотину на лестнице… Сломать стену, чтобы пронести корзину… а теперь еще голова, отрубленная наполовину! Это не годится. Восемьдесят лет. Давайте-ка на пенсию! Прокурор заставил его уйти в отставку. Он должен был уволиться. Именно тогда его сменил Берже. Когда Рош вынужденно ушел в отставку после этого происшествия, он переехал на улицу Блеза Паскаля, и гильотина была перевезена в тюрьму. Но в то время, когда он был главным экзекутором, дом на улице Паскаля был для него чем-то вроде загородной виллы. Он приходил сюда отдыхать. Когда его отправили на пенсию, он был награжден алой медалью труда за сорок лет верной службы. Об этом упомянули в алжирской газете. Господина Роша журналисты уважали.

Вообще-то за уходом Роша должно было последовать назначение моего отца. Берже, который был племянником Роша, уволился за некоторое время до этого, поскольку не находил с дядей общего языка. Он был заменен неким Буайе, который умер через восемь дней после назначения. И таким образом отец оказался в положении первого помощника. Ну и автоматически именно отец должен был стать главным экзекутором. Но когда Рош был отправлен в отставку, отец и Каррье попросили Берже вернуться. И вот таким образом после неудачной казни Берже вернулся и был назначен главным экзекутором. Ну вот. При этом нужен был первый помощник. Он взял моего отца.

Анри Рош умер в своем доме, на улице Блеза Паскаля, в 1956 году, в возрасте девяноста одного года. Господин Рош имел высокое представление о своей должности экзекутора. Для него экзекутор — это была высокая должность. Кроме того, Рош не любил, чтобы его называли палачом. Как и мой отец. Они желали, чтобы их называли или Господином Алжира, или Господином исполнителем уголовных приговоров. И Рош — за исключением одного раза — не желал принимать никаких журналистов. Никогда не хотел. Он не желал бы, чтобы о «палачах» стали рассказывать всякую всячину. Ни в коем случае не говорить о том или другом. И о деньгах. Ну! дядя Рош! чтобы ему дали денег, чтобы он рассказал о своей жизни! да плевал он на деньги! на черта они ему сдались! Эта семья никогда не желала видеть журналистов. Рош никогда не писал ни книг, ничего. О нем никто не мог ничего знать. Он показывал нам свои архивы, мне и моему отцу. У него были документы, кучи документов… начиная с царствования Франциска I. И даже один документ Людовика XV, на пергаменте — назначение, подписанное Людовиком!

Сейчас, спустя годы, я уверен, что предметы, которые он нам показывал в дни моего детства — нож от гильотины Людовика XVI и прядь волос, — уверен, они были настоящими. Рош не придумывал, не такой он был человек. Он тщательно хранил эти вещи, как кто-нибудь хранит ценную марку. Редкую марку ведь хранишь тщательно. И нет желания ее продать, ни узнать ее стоимость или подвергнуть экспертизе. К несчастью, когда после восьмидесяти он уже немного выжил из ума, я уверен, что все эти вещи — нож от гильотины, архивы… — все пропало. Груды архивов. Архивы семьи Рош. У него было, не знаю… пятнадцать кило бумаг! Какая жалость! Я бы так хотел обладать этими архивами! Мы потеряли важные исторические документы. Да, семья Рош — это был настоящий род. Они восходят к Франциску I.

Для меня, маленького, палач был кем-то, кто отсекает. Меня именно это впечатляло. Это же поразительно! Я прочел в одной книге, что один Берже, Франсуа, шестой по счету, был пьян на одной из казней. Ему не хватило сил положить труп на тележку — потому что в то время он арендовал тележку, — и он положил туда голову, но тело ему положить не удавалось. И что же он сделал? Он взял веревку, привязал тело за руки к тележке и тащил его так, волоча труп по земле. Это было в 1797 в Карпентра.


Рекомендуем почитать
Зекамерон XX века

В этом романе читателю откроется объемная, наиболее полная и точная картина колымских и частично сибирских лагерей военных и первых послевоенных лет. Автор романа — просвещенный европеец, австриец, случайно попавший в гулаговский котел, не испытывая терзаний от утраты советских идеалов, чувствует себя в нем летописцем, объективным свидетелем. Не проходя мимо страданий, он, по натуре оптимист и романтик, старается поведать читателю не только то, как люди в лагере погибали, но и как они выживали. Не зря отмечает Кресс в своем повествовании «дух швейкиады» — светлые интонации юмора роднят «Зекамерон» с «Декамероном», и в то же время в перекличке этих двух названий звучит горчайший сарказм, напоминание о трагическом контрасте эпохи Ренессанса и жестокого XX века.


Островитянин (Сон о Юхане Боргене)

Литературный портрет знаменитого норвежского писателя Юхана Боргена с точки зрения советского писателя.


Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий

Перед вами дневники и воспоминания Нины Васильевны Соболевой — представительницы первого поколения советской интеллигенции. Под протокольно-анкетным названием "Год рождение тысяча девятьсот двадцать третий" скрывается огромный пласт жизни миллионов обычных советских людей. Полные радостных надежд довоенные школьные годы в Ленинграде, страшный блокадный год, небольшая передышка от голода и обстрелов в эвакуации и — арест как жены "врага народа". Одиночка в тюрьме НКВД, унижения, издевательства, лагеря — всё это автор и ее муж прошли параллельно, долго ничего не зная друг о друге и встретившись только через два десятка лет.


Театр Сулержицкого: Этика. Эстетика. Режиссура

Эта книга о Леопольде Антоновиче Сулержицком (1872–1916) — общественном и театральном деятеле, режиссере, который больше известен как помощник К. С. Станиславского по преподаванию и популяризации его системы. Он был близок с Л. Н. Толстым, А. П. Чеховым, М. Горьким, со многими актерами и деятелями театра.Не имеющий театрального образования, «Сулер», как его все называли, отдал свою жизнь театру, осуществляя находки Станиславского и соотнося их с возможностями актеров и каждого спектакля. Он один из организаторов и руководителей 1-й Студии Московского Художественного театра.Издание рассчитано на широкий круг читателей, интересующихся историей театра.


Здравствуй, молодость!

Автобиографический роман «Здравствуй, молодость!» о молодежи 1920-х годов.


Неафіцыйна аб афіцыйных

Гэта кніга складаецца з артыкулаў "нефармальнага" кшталту, якія друкаваліся ў розных сродках масавай інфармацыі. У розны час гэтыя людзі працавалі ў нашай краіне ў якасці замежных дыпламатаў. Лёсы іх склаліся па-рознаму. Нехта працуе ў іншых дзяржавах. Нехта ўжо выйшаў на пенсію. Нехта вярнуўся ў Беларусь у новай якасці. Аднак усіх яднае адно — гэта сапраўдныя сябры Беларусі. На момант размовы з імі не ўсе ведалі беларускую мову дасканала і саромеліся на ёй размаўляць, таму пераважная большасць артыкулаў напісана на рускай мове, аднак тэндэнцыя вывучаць мову той краіны, у якой яны працуюць, не толькі дамінавала, але і стала абавязковым складнікам прафесійнага жыцця замежных дыпламатаў.