Рецепты идеального брака - [73]

Джеймс выглядел таким сонным в то утро, что я решила отложить ежедневный туалет и дать ему подремать. В середине утра я дала ему болеутоляющие и засуетилась по комнате, болтая о каких-то глупостях, о кошке Маннелли, которая вытаскивала овощи, что ли. Я стала это делать, только когда Джеймс заболел. Я сделалась болтливой, извергала целые потоки бессмысленной болтовни, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся от его слабости и молчания. Иногда Джеймс поднимал руку, чтобы показать, что я его утомила. Но я могу сказать, что в тот день ему доставляло удовольствие слушать меня. Не мои слова, конечно, а просто звук моего голоса.

На обед я сделала картофельное пюре с беконом и капустой. Джеймс теперь ел очень мало, но я решительно готовила ему диетическую пищу. Каждый день я готовила ему хорошую еду и беспокоилась и ныла, когда он не ел. Я не сдавалась.

В этот вторник я сдалась. Он попросил на обед теплого молока с хлебом. Он, как ребенок, сказал только:

— Мякишей.

Пока я его кормила, я продолжала болтать. Моя глупая словесная ерунда уравновешивала его физическую немощь, отвлекала от унизительных салфеток, и ложек, и жидкой пищи, поэтому я неосознанно сплетничала.

— И вот я говорю Мэри: «Начни заново, и на этот раз с подробностями. Расскажи мне, что он тебе сказал, а потом, что ты ему ответила…»

Я вытерла Джеймсу рот, и тогда он поднял руку и взял меня за запястье.

Я подняла глаза к потолку, чтобы показать ему, что понимаю его. Он просил меня остановиться, пока не сошел с ума, и я замолчала, не договорив.

Джеймс покачал головой и попытался сжать мое запястье сильнее, у него не получилось, и его рука скользнула по моей, но он ее не выпустил. Он хотел что-то сказать, но, казалось, не мог.

— Что? — спросила я и начала перечислять по списку. — Яблочного желе? Чаю? Газету? Хочешь, чтобы я почитала тебе газету? Включить телевизор?

Джеймс отрицательно покачал головой, будто не мог говорить, но его лицо было подвижным, и я видела, что в нем была энергия. Я рассердилась.

— Говори, старый дурак. Скажи мне, чего ты хочешь.

Джеймс откинулся на подушку, закрыл глаза и заговорил. Это был едва слышный шепот, но я ясно его слышала.

— Скажи, что любишь меня.

Я была ошарашена.

Джеймс разрушил то понимание, что существовало между нами на протяжении пятидесяти лет, — наш молчаливый договор. Он был моим мужем, но мое сердце всегда принадлежало другому мужчине. Джеймс это знал. В ту ночь, когда умерла его мать, Джеймс сказал мне, что любит меня. Я так ничего ему и не ответила. С того дня он понимал, что, если уж я не сказала этих слов, чтобы утешить его, я уже никогда не скажу ему их.

Сейчас он умирал, и это было больше похоже на манипулирование, чем на просьбу.

Глаза Джеймса по-прежнему были закрыты, когда он снова повторил свою просьбу: еще тише, как будто самому себе. Повторил вопреки скромности, вопреки надежде, вопреки моей молчаливости:

— Скажи, что любишь меня, моя единственная Бернардина.

Я знала, что он ждет. Из всего, что я когда-либо делала для Джеймса, это было единственным, чего он хотел. Возможно, потому, что он знал, что это было единственным, чего он никогда не получит.

Зазвонил будильник возле кровати, а это означало, что ему пора было принимать лекарства. Мы оба замялись, но перед тем, как я встала, чтобы занять себя, у меня было такое чувство, что мне стоит на мгновение задержаться, чувство, которое шло будто бы и не от меня, будто бы кто-то удерживал меня на стуле.

Я смотрела на этого человека, которого знала всю свою жизнь. Человека, которого я не любила, с которым я прожила дольше, чем со своей матерью, отцом, с ребенком. Человека, который был мне чужим, когда я выходила за него, и который, тем не менее, стал моим самым лучшим другом. Человека, от которого я старалась отгородиться, но который все же знал меня лучше, чем кто бы то ни был.

Я не пошла за его таблетками, вместо этого я осталась сидеть и впервые заметила, насколько он хрупок и истощен. Казалось, что Джеймса уже нет в комнате. В нем не осталось ничего от крепкого, элегантного школьного учителя, солдата, отца, мужа. Все, что осталось, было едва дышащей тенью души, просящей любви. Не спрашивающей, любила ли я его или любила ли я его когда-либо, а просто желающей, чтобы я сказала слова: «Я люблю тебя».

Хотя бы один раз. Этого одного раза было бы достаточно, чтобы освободить его.

В тот момент то, что всю жизнь казалось мне невозможным, вдруг показалось простым. Мне не обязательно было любить Джеймса, чтобы сказать ему, что я его люблю. Мне просто нужно было произнести: «Я тебя люблю».

Джеймс ненадолго закрыл глаза, и его губы в последний раз произнесли мое имя.

В тот момент, когда его не стало, на меня снизошло озарение.

В тот момент, когда я впервые сказала своему мужу, что люблю его, я осознала, что это было правдой.

Я целый час его обнимала и повторяла: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя» — снова и снова в пространство нашей опустевшей комнаты. Я представляла, как душа Джеймса в потоке моих слов уносится в окно и дальше на Небеса. Сколько нужно слов, чтобы донести душу до Небес? Сколько «я люблю тебя»?