Ребята с улицы Никольской - [20]

Леня темпераментно возражал. Страсти накалялись, но Сорокин внес компромиссное предложение: пускай Леня под руководством самого Юрия Михеевича продолжает работу над инсценировкой. Ведь придется же ему когда-нибудь заняться режиссурой вплотную, а вдруг тогда Юрия Михеевича рядом не будет. Кто Леню поправит? Юрий Михеевич, немного подумав, согласился и стал ходить на все репетиции сбора.

Я в инсценировке занят не был. Однако в последний момент артистам понадобился суфлер, и, вспомнив, что раньше я хорошо подсказывал на уроках, на эту должность назначили меня. Я не отказался и добросовестно прятался на репетициях в тесную суфлерскую будку. Подсказывать же почти не приходилось: текст ребята знали прекрасно, видимо, суфлер требовался лишь для страховки.

Сбор мы провели в последнее сентябрьское воскресенье. И нам, и гостям он очень понравился.

Днем, в двенадцать часов, мы собрались в клубе и выстроились на торжественную линейку, а после линейки поднялись на сцену. Среди приглашенных гостей находился и Семен Павлович. Совет отряда попросил Зислина-старшего провести на сборе беседу об охране здоровья. Ведь лучше доктора, да еще такого уважаемого, этого никто бы не смог сделать.

Семен Павлович, конечно, не отказался. Он пришел к нам в черном парадном костюме и в черных блестящих ботинках. Почему-то в книгах всегда рисовали и рисуют врачей в очках и с бородкой. У Семена Павловича не было ни того, ни другого, только небольшие усы.

Семен Павлович, пошептавшись с Леней, встал посередине сцены, а все мы — и пионеры, и Леня, и Сережа Неустроев, и Юрий Михеевич, и секретарь фабричной комсомольской ячейки, и заведующий школой Александр Егорович — расселись вокруг него прямо на огромном пестром ковре, сохранившемся еще со времен Санниковых.

— Пусть все будет по-домашнему, поуютнее, — толковал вчера Лене Юрий Михеевич. — А сцена всегда создает и уют особый, и интимность необходимую. Доверьтесь, Леня, моему опыту.

И мы доверились опыту старого актера. Действительно, сидеть на мягком ковре на сцене, да еще и в полумраке, было и приятно и уютно.

А Семен Павлович, осторожно откашлявшись, приступил к своей беседе. Оказывается, он знал, что в нашей школе ребята на переменах играют в жожку.

Жожка делалась из клочка меха, к которому для веса прикреплялась медная пуговица или гайка. Этот клочок ребята по очереди подпинывали вверх, и выигрывал тот, кому удавалось сделать больше пинков. Проигравших победитель «гонял».

В школе у нас были настоящие чемпионы жожки. Выделялся среди них Левка Гринев. Эх, и любил же Левка поиздеваться над проигравшими! Куда только он не посылал жожку! Один раз даже направил ее в открытую форточку…

— И я не могу понять, — возмущался Семен Павлович, обводя нас гневным взглядом, — как можно восхищаться подобной глупой антисанитарной забавой! В жожке собирается огромная масса различных микробов и пыли. А вы выхлопываете эту пыль и заставляете себя, повторяю, самих себя, дышать в школе всякой гадостью.

— Дикари! — иронически прошептал Юрий Михеевич, но так, чтобы все мы слышали.

— Именно дикари! — поддержал его Семен Павлович. — А недавно, кажется, появилось новое антисанитарное развлечение — игра «в индейцев». Стыдно, что у нас выискиваются члены коллектива, которые мажут своих коллег разноцветными чернилами… А теперь разрешите задать вам вопрос. Разрешаете? Вот и чудесно! Почему в вашей школе до сих пор нет санитарных постов? Куда смотрит школьный пионерский форпост! Чье это дело? Отвечайте…

Я посмотрел на Бориса, сидящего рядом: не он ли рассказал все отцу. Но Борис понял мой взгляд и отрицательно закачал головой.

«Выходит, — подумал я, — Семен Павлович сам собрал факты. И правильно делает, что нас стыдит. Молодец доктор!»

В общем, тут же, как только Зислин-старший закончил свою беседу, мы единогласно постановили начать в школе с завтрашнего дня бой за чистоту и санитарный порядок. А игры в жожку и в индейцев «похоронить навечно».

Затем те, кто не участвовал в инсценировке, спустились в зрительный зал, а я полез в душную суфлерскую будку. Оттуда мне было видно, как взволнованный Леня — ведь нынче он дебютировал в должности режиссера-постановщика — проверял последний раз, все ли наши артисты на своих местах.

— Товарищ Гоша! — Леня нагнулся к моей будке. — Внимательно следи на текстом. Чуть что, подсказывай.

Я успокоил Леню.

— Внимание! — торжественно крикнул он. — Даю третий звонок.

Медленно раздвинулся тяжелый занавес. Я за время репетиций успел выучить наизусть инсценировку. Сочинил ее по просьбе Лени и при участии Герты Сорокин, а Леня и после Лени Юрий Михеевич немножко подредактировали. Борис подобрал музыкальное сопровождение, и вот сейчас он ждал сигнала в левой кулисе, за пианино. На сцене выстроилось семь пионеров, среди них на правом фланге стояла Герта — ведущая. Леня кивнул, Борис ударил по клавишам — и пионеры, сделав два шага вперед, продекламировали дружным хором:

В здоровом теле — здоровый дух.

Запомнить надо пионерам —

Огонь болезней не потух,

О том расскажем вам примером.

Отдав салют, декламаторы под звуки походного марша прошли строем в зрительный зал, а вместо них на сцену выскочило чудовище в черных лохмотьях. Это была Оспа, играл ее Глеб. Противно гнусавя, он запел на мотив песенки «Сама садик я садила»: