Ребята из УГРО - [19]

Прокурор долго и с интересом перечитывал документы и задал один-единственный, видимо мучивший его, вопрос:

— Как же так, Никитский, вам шестьдесят пять лет, а из них пятьдесят вы воруете. Я понимаю, при царизме вас толкала нужда, бесправие. Ну а теперь-то? Как же вам не стыдно, Никитский?

Вор усмехнулся и снисходительно ответил:

— Знаете, гражданин прокурор, у каждого своя жизненная философия. А впрочем, отвечу вам афоризмом, что пришел на память: «Весь мир театр, все люди артисты, и каждый исполняет свою роль так, как умеет».

…Несколько дней в уголовном розыске только и было разговоров что о Международном. Сашу расспрашивали о подробностях задержания, поздравляли с успехом, хвалили Фомина. Но Михаил Николаевич сказал, что операция провалилась. Весь маскарад был затеян для того, чтобы выявить сообщников Никитского, а он спутал их планы. И сам на первом же допросе объяснил, что интуитивно почувствовал опасность и решил оставить гостиницу. Сожалеет, что не сделал этого накануне.

— Присматривайся внимательно к Никитскому, Александр, — советовал Фомин. — В прежние времена весь преступный мир на таких вот типах и держался. Слава богу, немного их осталось. Сейчас подобный «артист» раз в год попадется, а раньше, до революции, их в каждом крупном городе по пятку, а то и по дюжине обитало. Этот Никитский негодяй высшей марки. В себе уверен, наши законы назубок знает и, надо признать, бесстрашный, бестия, ничего не боится. Хвастать начнет, а ты не перебивай, слушай внимательно. Может, что интересное промелькнет.

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН

Фомин допрашивал рецидивиста целую неделю. И эти допросы совсем не походили на обычные, на которых постоянно присутствовал Дорохов.

С утра, как только Михаил Николаевич приходил на работу, сразу же вызывал из камеры Никитского, и начиналась беседа. Фомин спрашивал, как чувствует себя Международный, хорошо ли спал. Тот вежливо благодарил и просил принести чаю. Саша отправлялся в буфет и возвращался с чайником крепко заваренного чая и бутербродами. Все трое медленно, молча, с наслаждением выпивали по стакану. Никитский закуривал и начинал рассуждать.

— Уничтожила Советская власть, гражданин Фомин, преступный мир. Таких людей загубила, просто ужас. Высокого класса специалисты были, художники в своем деле. Сейчас настоящих жуликов, считайте, и не осталось. Таких, как я, по всей России полсотни не наберется. Да и те затаились по разным углам и боятся на люди выйти. Недавно иду по Москве, возле Сретенских ворот, смотрю, дворник метлой пылит, и что-то мне в нем знакомое почудилось. Уже прошел, да вернулся. Поглядел со стороны и глазам своим не верю — Жора-банкир. Бороду отпустил, усы, сам в яловых сапогах. Вы знаете про нашу последнюю воровскую сходку?

— Та, что на Жигулевских горах была, в тысяча девятьсот двадцать девятом? — припомнил Фомин.

— Вот-вот! Там я с Жорой последний раз виделся. Время уже трудное для нас было, а Жора франтом прикатил: в визитке, в белой манишке, в туфлях лаковых и на каждом пальце кольцо. А камни в кольцах такие, что за любой пару рысаков можно купить. А тут в сапогах, смазанных дегтем. Позор, да и только. Подождал я в сторонке, пока он подмел да прибрался, и за ним следом. Присмотрел, в какую подворотню завернул. Немного погодя подхожу к его апартаментам. На двери надпись: «Дворницкая». Постучал, зашел. Комнатенка маленькая, а обстановка!.. Железная кровать да колченогий стол. На стене шкафчик с алюминиевыми мисками и толстого стекла стаканами. Говорю: «Привет Жоре-банкиру», а он в ответ: «Ошиблись, гражданин Международный, нет уже Жоры-банкира, а есть теперь Жора — советский дворник». Вот так гибнут лучшие люди. Помню, гостил я однажды у «банкира» перед самой мировой войной. У него в Питере, на Мойке, свой домишко о двух этажах был. Со швейцаром, с горничной, поваром — все как у порядочных людей. Он, помню, тогда своей коллекцией севрского фарфора хвастался… А тут ставит на стол миску с селедкой, стаканы и, представляете, бутылку водки. Повертел было ее в руках, да, видно, совесть замучила, убрал, а из-под кровати начатую бутылку коньяку достал. Разговорились. Рассказал Жора, как из Питера едва ноги унес, дружков-товарищей уголовка всех замела и многих к стенке. Ну и ему конец бы был, да вот все бросил и в столице пристроился. Спрашиваю, нет ли дельца доброго на примете. «Почему нет? Есть», — отвечает. Только сам он на дела не ходит и другим не советует. Разве нужда заставит. Пока живет на то, что раньше скопил и с собой прихватить удалось. Со старыми знакомыми не встречается, никуда не ходит, чтобы тем, кто остался, на глаза не попадаться. Сейчас мы все друг друга опасаемся: продадут, если выгода окажется.

Михаил Николаевич налил в свой стакан уже остывший чай, посмотрел стакан на свет, отпил.

— Тебе налить, Григорий Павлович?

— Благодарствую. Хотя плесните немного.

— Все-таки сказал бы мне, Григорий Павлович, зачем в Иркутск пожаловал, да еще с целым арсеналом.

— Проездом, Михаил Николаевич, проездом. Почти два года в вашем городе не был, знакомая у меня тут жила, хотел навестить. Женщина она немолодая, но еще ничего, сами понимаете, не могу же я ее назвать… Побеспокоите хорошего человека, а мне конфуз.