Ребро жестокости - [40]

5.

Пивные бутылки градом сыпались на новенький автомобиль Гаучо, припаркованный у дворца торжеств «Аламеда». Когда он увидел издалека, что вытворяют эти молодчики, он даже не сразу понял, что это была его машина.

– Прекратите, сукины дети, а не то я вас всех вздрючу, – кричал, пыхтя на бегу, Гаучо. – Да остановитесь же!

Пьяные студенты ржали, как молодые, норовистые жеребцы, и бутылки продолжали разбиваться о полированный корпус. Сезар, один из студентов, судя по повадкам, главарь всей кодлы, поднял кирпич и замахнулся.

– Кого ты там вздрючить собрался, старикан? – крикнул он.

– Оставьте мою машину в покое.

Сезар швырнул кирпич в лобовое стекло. Оно не разбилось вдребезги, но по гладкой поверхности мелкой паутинкой разбежались трещинки.

– Не паркуй больше, где попало. Айда, ребята. Хватит с него!

Подвыпившая молодёжь с гадкими смешками и густо пересыпанной сквернословием речью, наконец, отвалила. Они направлялись в «Аламеду» на торжества по случаю юбилея их колледжа. Настроение было самое удалое, потому что с ними был король школьной шпаны Сезар. Неожиданно сзади раздался выстрел, потом второй. Один из студентов схватился за подстреленную ногу и панически поскакал на здоровой в сторону, второй рухнул лицом в асфальт.

– Бежим, ребята! – крикнул Сезар.

– Сукины дети! – раздался вдогонку им разъярённый крик Гаучо, сопровождаемый новыми выстрелами.

Студенты, добежав до Дворца, ворвались внутрь и спешно забаррикадировали входные двери. Сезар встал слева от окна, прячась за выступом, и крикнул в раскрытую форточку:

– Слышь ты, козёл, ты хоть знаешь кто я?

В ответ раздался новый выстрел, оконное стекло разлетелось вдребезги. Сезар присел на корточки, ругаясь на чём свет стоит, вытащил мобильник и набрал номер среднего Бернардоса.

– Папа, мы здесь с одним чудаком зацепились. Он стреляет в наших. Одного убил. Мы закрылись в «Аламеде»

– Что за чудак?

– Кажется, он из банды Монтесумы. На чёрном «лексусе», номер триста сорок пять СИН.

– Сидите там и не высовывайтесь, я займусь.

Гаучо догнали уже за городской чертой Хуареса, на сорок пятом федеральном шоссе. Полицейский включил сирену, вынудив Гаучо затормозить у обочины. Из патрульного джипа вылез и подошёл к «лексусу» человек в штатском костюме. К своему удивлению, Гаучо признал в нём старшего Бернардоса. Он опустил стекло.

– Что люди Монтесумы опять делают в моём городе, без моего ведома? – надменно поинтересовался старший Бернардос.

– Я здесь проездом, сеньор, – ответил Гаучо, но неуверенный тон выдавал его. – Почему бы вам не поговорить об этом с ним самим?

– Чтобы он мне так же как ты сейчас по ушам ездил? Во́зите товар для него, вот вы что здесь делаете. А он, стало быть, барышами делиться не хочет, и за транзит не платит. Где деньги, волчара?

Гаучо теперь смотрел прямо перед собой заранее остывающим взглядом, и ничего не отвечал. Тусклый закат прощально вспыхивал косыми лучами, преломлёнными в треснутом стекле. Старший Бернардос приставил к его виску револьвер и, отвернувшись, выстрелил.

– Обыщите машину, найдите деньги, – коротко бросил он робко приблизившимся полицейским. – А этого закопайте где-нибудь.

Позиции клана в Хуаресе упрочились после того, как младший Бернардос в первый раз занёс кейс с кругленькой суммой их общему земляку Марсиано Лакосте, региональному координатору президентской кампании Фогта, в качестве «подарка от благодарных избирателей» по случаю годовщины победы его патрона на президентских выборах. После того как подарок был с энтузиазмом принят, частные пожертвования «на нужды политических кампаний президента» через его регионального координатора Лакосту стали регулярными и вошли в добрую традицию. Братья Бернардосы больше не нуждались в Федерации. Они считали, что настало время избавляться от назойливой опеки Монтесумы.

6.

Танцевальный клуб «Магнолия» в то лето определённо был самым популярным местом мичоаканского побережья. Клуб находился в часе езды от ближайшего большого города, но кавалеры, уступая настойчивым просьбам дам, вывозили их на специальные вечера сальсы или кумбии, объявления о которых регулярно появлялись на страничке клуба в социальных сетях. Поэтому более переполненного места в ту достопамятную ночь со среды на четверг было не найти во всём штате. Ровно в половине первого ночи, когда вечеринка была в разгаре, на танцполе появилась странная процессия людей одетых в чёрные толстовки с широкими и островерхими, как у братьев–францисканцев, капюшонами, полностью скрывавшими верхнюю половину лица. Впереди всей группы шествовал дородный старец с посохом, за которым следовал дюжий помощник с чёрным полиэтиленовым мешком за плечом. Танцующие не сразу поняли, что люди в чёрном открыли пальбу в потолок из автоматов, пока пули не начали попадать в висячие зеркальные шары, которые разлетались мелкими осколками, царапавшими лица. Когда до публики, наконец, дошло, что этот треск производится не фейерверком, а автоматными очередями, пары прекратили танцевать. Музыка стихла. Кавалеры прижимали к себе дам, в смутном предчувствии непоправимой беды.

Помощник старца вытряхнул мешок и на светящиеся разноцветные квадраты танцпола выкатились пять шаров, которые при ближайшем рассмотрении оказались отрезанными человеческими головами. Раздался общий вздох изумления, который тут же пронзили острые амплитуды женского визга. Старец, намеренно добивавшийся подобного эффекта на публику, предоставил дамам некоторое время для акустического выброса эмоций, затем властно поднял руку. Когда наступила почтительная тишина, он заговорил. И пока он говорил, из–под капюшона были видны только седая борода и крепкие белые зубы.