Ребенок открывает мир - [43]
Сходные данные были получены советскими психологами А. В. Запорожцем и Г. Д. Луковым. Они предлагали малышам бросать в воду маленькие предметы, различные по форме и материалу, и предсказывать, будет предмет плавать или нет. Затем ребенок должен был объяснить, почему опыт подтвердил или опроверг его догадку. Оказалось, что вначале малыш дает самые неожиданные объяснения, часто противоречащие друг другу. Постепенно, однако, он начинает понимать, что плавают не все маленькие предметы. И даже не все легкие предметы. Наконец, самые старшие дети под воздействием опыта давали Ответы, близкие к понятию удельного веса. Но вот что интересно: даже неправильные ответы детей были вполне наукообразны! Испытуемые не обращались к идее анимизма. Под влиянием опыта их суждения о причинах плавания тел приобретали все более зрелый характер.
Кто же прав? Почему данные ученых противоречат друг другу? Ведь согласно опытам Пиаже мышление 3—6-летнего ребенка анимистично. Малыш одухотворяет природу. Верит в способность предметов к сознанию, воле, пониманию. Другие же исследователи показывают обратное: уже 4-летний малыш может давать непонятным явлениям наукообразное объяснение. Способен изменять его под влиянием опыта. Да и сам швейцарский исследователь в некоторых опытах подтверждает: суждения детей отнюдь не всегда анимистичны.
Итак, вопрос о том, существуют ли для ребенка «живые предметы», остается открытым. С одной стороны, в своих суждениях о природе и космосе дети как будто выражают веру в способность вещей к психическим проявлениям, а значит, и веру в возможность магии и волшебства (ибо что такое волшебство, как не способность мысленно заставить предмет подчиниться нашим желаниям?). С другой стороны, объясняя не менее непонятные явления, ребенок рассуждает вполне здраво, не прибегая ни к какой магии и духам, якобы обитающим в неодухотворенных телах.
Так существует ли у ребенка анимистическое мышление? Действительно ли малыш верит в реальную возможность волшебных событий? В то, что Солнце, Луна, река, ветер способны понять и послушаться человека? В то, что один предмет может под влиянием магических слов и волшебной палочки превратиться в другой? Неживое тело — в живое? Кролик — вдруг заговорить человеческим голосом? Какими тайными нитями соединены в сознании ребенка возможное и невозможное, сказочное и реальное? Как прояснить эти загадочные вопросы?
Попробуем сделать еще один шаг. Но об этом — в следующей главе.
Где бывает волшебство?
Сколько бы ни прославлял современный мир успехи естественных наук, сколько бы ни демонстрировал свою веру в рациональное мышление и трезвый расчет, живет в нем и волшебство. Волшебство изобразительного искусства, поэзии, сказки. И тянется душа современного человека к «поэзии волшебства». А несколько веков назад не только народные массы Европы, но и многие просвещенные деятели эпохи Возрождения вполне искренне верили в невероятные возможности астрологии, черной магии, чародейства. «В эпоху Ренессанса,— пишет известный советский ученый А. Ф. Лосев,— гадали на трупах... составляли любовные напитки, вызывали демонов, совершали магические операции при закладке зданий, занимались физиогномикой и хиромантией, бросали в море распятия с ужаснейшими богохульствами и зарывали в землю ослов для вызывания дождя во время засухи. В массовом порядке верили в привидения, в дурной глаз и вообще во всякого рода порчу... околдовывали детей, животных и полевые плоды».
Наука развеяла эти иллюзии. Взамен кажущегося всезнания и всемогущества магии она дала человеку твердое и прочное знание. Дала ему пусть не такую большую, но действительную власть над природой. И все же понятия «магия», «волшебство» не исчезли из мира. Свергнутые с «престола мысли», они затаились, но не погибли. Уступив дорогу науке, где-то нашли они себе скромный приют в душе современного человека. Заняли в его сознании небольшую, но все же заметную «психологическую нишу». Где же она? Где в жизни современного человека такие сферы чувства и опыта, в которых и по сей день хранится вера в «настоящее» волшебство?
«И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно и физиономия, прошу заметить, глумливая.
Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..»
Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.
Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза. А когда он их открыл, увидел, что все кончилось, марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и тупая игла выскочила из сердца».
Да, Михаил Александрович Берлиоз, герой романа Михаила Булгакова, удивился, и было чему! А вот мы, читатель, этому невероятному событию удивились гораздо меньше. А иные, читая роман, и совсем не удивились. Почему?
