Реанимация - [53]

После пения и чистейшего горного воздуха у всех пробудился зверский аппетит, и мы кавалькадой машин отправились к хлебосольному хозяину обедать. Сухих вин на обеде не было, подавался только умопомрачительный коньяк. «Ахтамар» назывался. Мы, по своей серости и бедности, такого никогда не только не пробовали, но и не слышали. Через пять-шесть «пузатых» рюмок все уже были готовы. Мы раскраснелись (кто постарше — побагровел), голоса усилились и зазвенели, все вокруг нас веселило и умиляло. Когда дверь отворилась, пропустив Ашотика, нацепившего на единственных два нижних зуба сочный кусок шашлыка, мы зааплодировали. Он обвел нас сияющими глазами-маслинами, пошамкал шашлык и деловито удалился. «За следующим куском пошел на кухню», — гордо объявил счастливый отец.

Аида устало мотнула головой. Еще бы! Шестеро детей и хлебосольный муж — большая нагрузка. А муж был не только хлебосольным, но и честолюбивым. У него вся квартира была уставлена Наполеонами: фигурками, чашками, тарелками и бюстами. Штук двадцать или тридцать. А в спальне висела огромная картина маслом — Наполеон под Аустерлицем. «Он и русских под Бородином здорово помял, — веселился хозяин, — вы только не обижайтесь, древняя история». А сам хитро поблескивал теми же, что и у сына, глазами-маслинами. После «Ахтамара» вся наша делегация была согласна с частичным поражением российских войск.

Мы прибыли на всесоюзный съезд нейрохирургов. На открытии после краткого приветствия была музыкальная вставка — струнный квартет играл музыку великого армянина — Комитаса. Торжественно, печально и заунывно. Потом пело очень толстое колоратурное сопрано. Армянскую народную песню о любви и несбывшихся надеждах (нам громко переводили). Потом двое юношей, мускулистых и очень волосатых, танцевали отрывок из балета Хачатуряна «Спартак». Сцена под ними ходила ходуном, и поднимались тучи пыли. Потом был перерыв — кофе-брейк, во время которого подавали коньяк прямо в кофейных чашечках. Хорошее дело! Никто не видит, что ты там прихлебываешь — кофе или что другое.

Затем начались научные доклады, но зал сильно обезлюдел. Докладчики волновались и что-то бубнили, однако двери в фойе часто открывались, и оттуда слышались взрывы хохота тех ученых, которые перепили кофе. Докладчик, закончив речь, тоже стремился смыться в фойе. Для продолжения дискуссии. В общем, открытие конгресса прошло отлично. Остальные дни были не менее насыщенными.

Московскую делегацию как раз опекал Гамлет — первый секретарь… дзинского райкома партии. Тогда каждую делегацию опекал какой-нибудь партиец. Но наш был лучше всех — умный, веселый и красивый. Он было принялся ухаживать за нашими дамами, но быстро разочаровался. Он их напугал восточным колоритом, напором и своим фирменным способом ухаживания-совращения: подходил вплотную, полуобнимал сначала за талию, потом соскальзывал существенно ниже, а второй рукой размахивал перед ее глазами, как заклинатель змей. Дамы пугались и слегка балдели. Ирка Соколова, известная чувственная интеллектуалка, тут же, завывая, начала читать Блока и Цветаеву. Вот тут уж испугался он сам. Аж отпрыгнул. Другие были не лучше — одна спешила на почту позвонить мужу и детям, другая намекала на критические дни, а Алка Купцова, растрепав жидкую прическу, села, где стояла, и объявила, что у нее отказали ноги. От избытка чувств.

Гамлет оценил этот пассивный отпор, да и дамы были не первой молодости, и стал опекать знаменитого профессора, у которого жена была армянкой. Я как-то «автоматом» попал в их окружение. Так началась наша многолетняя дружба.

Вернувшись со съезда, на котором никто ничего не понял по причине коньячного наркоза, мы с мечтательной улыбкой вспоминали так быстро пролетевшие дни и перекидывались друг с другом загадочными фразами: «Что Максим Горький сказал? Легче забраться на гору Арарат, чем подняться из подвалов «Арарата». Так он написал собственноручно в книге отзывов. «Джига на столе» — это поддавший профессор-прибалт решил сплясать матросскую джигу на обеденном столе и увлек еще двоих специалистов — из Саратова и Новокузнецка. С трудом перевалив свои набитые животы через край стола, они пытались обняться втроем и джигануть как следует. Стоять остался один закаленный прибалт, остальные сбились с ритма и попадали под стол. А он за них допел английскую лихую песню. Европеец.

Через две недели Гамлет приехал в Москву, в партийную командировку. Наши контакты возобновились. Отслушав лекцию «Руководящая роль КПСС в повышении урожайности овощных культур» и сделав вид, что он ее конспектирует (на самом деле он виртуозно рисовал лошадей, дамские зады и армянские каменные кресты хачкары), Гамлет устремлялся в гости к многочисленным друзьям и подругам. Я был в их числе. Он оказался интересным умным человеком и прекрасным рассказчиком.

…1938 год. Ему шесть или семь лет. Отец расстрелян. Нарком земледелия. Чего вы хотите? Участь его была предопределена. У матери на руках трое детей. Мал мала меньше. Зима. Голодно и холодно. Бывшие друзья и сослуживцы отводят глаза и переходят на другую сторону дороги. Но два-три раза в месяц мать допоздна не ложится, ждет. Гамлет тайком подсматривает. За полночь кто-то постучит в окошко. Мать откроет дверь. Вместе с бураном, снегом или дождем, обязательно в непогоду, войдет человек. Лицо спрятано за высоким воротником, не рассмотреть. Он протянет пакет и сразу уйдет. В пакете — жизнь: мука, кусок овечьего сыра, иногда бастурма (это мясо, лакомство). Весной — дикий чеснок, черемша. Витамины. В школе дразнят за чесночный запах. Он дерется. Чаще побеждает. Сильный характер и ярость сильная. Чеснок до сих пор любит.