Реанимация - [3]

— За чаями не рассиживаться. Через сорок минут всплываем на сеанс связи, — оборвал тишину командир, вставая из-за стола и собирая листы, поданные Цомая. — Всем приятного аппетита!

Он как-то сгорбленно покинул кают-компанию, словно на его плечи навалились и реальные и потусторонние миры — разом.

Через час лодка покачивалась в надводном положении, принимая порывы ветра, снежные заряды и шипящую, крутую волну Баренца своим чёрным зализанным бортом. По отсекам гулял пьянящий свежий воздух, взбадривая осоловелые мозги вахтенных и провоцируя подвахтенных на перекур. Но команды, разрешающей выход наверх, центральный не давал, как и не отменял боевой тревоги.

Корабельный врач сидел у койки Кивко и постоянно что-то списывал в блокнот со шкал четырех приборов электрокардиографа. Прибор стоял в нише каюты-амбулатории и резко выделялся новизной и дизайном на фоне общей зашарпанности. Последняя разработка пытливых умов Военно-морской Медицинской Академии услужливо выдала метровую ленту кардиограммы, добавив к уже знакомому графическому изображению ещё две полосы причудливо ломаных линий.

Доктор внимательно их рассмотрел и пометил вершинки-сломы цифрами. «Отбой боевой тревоги, подвахтенным от мест отойти. Разрешён выход наверх по десять человек», — глухо разнеслось за металлической дверью, всё оживилось и забегало. Доктор машинально ощупал карман висевшей канадки на наличие там «Беломора».

— Валерий Яковлевич, я вас подменю, команде перекур...

Голова санитара Тонких смотрела сверху, почти из-под подволока и имела выражение детской непосредственности.

— Спасибо! — сказал доктор, надевая канадку. — Но только я Вас попрошу, Антон Павлович, ничего здесь не трогать. Состояние Кивко можно считать удовлетворительным. Удары сердца и пульс — чистые, дыхание не затруднено. Подключены датчики. Так что никаких самовольных действий. Я перекурю и сразу приду.

— Не извольте беспокоиться, — уверила голова, распахивая дверь и выпуская доктора.

С перекура доктор возвращался взбодрённый ночной стужей открытого моря. Три беломорины, выкуренные кряду, слегка кружили голову, тревожа вестибулярный аппарат. «...Как хорошо быть надводником, — размышлял на ходу Валерий Яковлевич. — Всегда озон, всегда свежесть йодидов... и перекурить можно запросто...» В таком вот благостном состоянии он открыл дверь своего заведования. «... и здесь, вроде, всё тип-топ...»

— Больной попросился по малой нужде, — доложил дежуривший санитар. — К системе мочеиспускания подсоединена «труба Рига».

— Ну, что ж, неплохо, неплохо, Антон Павлович. Будете уходить, вынесите утку.

— Есть! — ни сколько не смущаясь, ответил мичман Тонких.

Ах! Как ему нравилось его вторая специальность... Как нравилась!

Он так самозабвенно относился к своим обязанностям санитара и первого ассистента врача... О специальности первой — химика-дозиметриста — вспоминал всё реже и реже. Как это всё-таки благородно — спасать людей от болезней и боли! Очень благородно... Вот и его «ноу-хау» — «труба Рига» — уже растиражирована среди десятков экипажей. Мелочь, невзрачная «рацуха»... А сколько удобств! К медицинскому судну, на его выступающую для малых нужд часть, крепится резиновый шланг от стиральной машины «Рига». Судно стоит под кроватью, а раструб шланга одевается на фаллос... Вот и вся недолга! Корабельные врачи с почтением здоровались с Антон Палычем. А славу Антон Павлович любил. Любил! И ещё он любил деньги. Кто же этого не любит? — возразите вы. И правильно. Но именно эти два предмета — слава и деньги — натолкнули его на мысль стать зубным техником. И лелеял, лелеял мечту Антон Павлович. Втайне носил её у самого сердца.

Больной заёрзал и еле слышно прошептал:

— Жжёт... Жжёт...

Доктор секунду потратил на показания приборов. Стрелки не двигались, отмечая стабильность работы сердца.

— Где, где жжёт? — спросил доктор.

— Там...

Доктор понял, что жжёт орган, к которому было подсоединено судно. Он резко отдёрнул простынь и снял раструб. Мужское хозяйство Кивко было пунцово-красным. Опытный глаз старшего лейтенанта безошибочно поставил диагноз: химический ожог.

— Палыч, ты чем дезинфицировал свою трубу?

— Хлоркой, — нисколько не колеблясь, ответил Тонких.

— Хло-орр-кой??! ...Ну, ты-ы, Палыч... электрофорез тебе в анус! Хлоркой?!.. Бери банку, налей тёплой воды, будешь делать подмывание... ну-у, Палыч... хлоркой?!..

Мичман Тонких извинительно и тихо юркнул в дверь и растворился в отсеке.

«Годзила химическая!.. — слал ему в след упрёки доктор. — Хлоркой... видите ли... будешь теперь мудомоем. Хм, хлоркой... — он ещё раз внимательно осмотрел „хозяйство“. — Ну, распухнет... Пощиплет, не без этого... Хлоркой?!.. Э! Э-э, парень! Ты чего?!»

Доктор краем глаза обратил внимание на стрелки прибора, они начали сползать к нулю. Он ткнул кнопку электрокардиографа и быстро стал готовить шприц. Из умного ящика поползла лента, как из кассового аппарата в магазине. Сколько чего стоит? Жизнь Кивко падала в цене. Разброс амплитуд кардиограммы пытался вытянуться в прямую.

«Парень, парень!.. не шали. Сейчас я, сейчас, — доктор набирал раствор из пузырька, — сейчас я, быстро...»