Реальная угроза - [3]

Вообще-то я плохо помню своего отца; он погиб, когда мне было шесть лет, а детская память недолговечна. О нём у меня сохранились хотя и яркие, но отрывочные воспоминания — и почти все они были светлыми и радостными. Он был хорошим отцом, добрым и заботливым, и я считал его самым замечательным человеком на свете. Мне до сих пор иногда снится, как я сижу у него на коленях и тычу пальцем в звёзды на его погонах — одна, две, три, четыре, пять. Он как раз получил звание гросс-адмирала и был назначен начальником Генерального Штаба Эриданских Вооружённых Сил. А рядом с нами стоит мама — молодая и красивая. Ей было всего двадцать семь, а отцу уже перевалило за пятьдесят. Несмотря на разницу в возрасте, они любили друг друга и были счастливы вместе. А я был счастлив с ними. Тогда ещё никто из нас, даже отец, не подозревал, как скоро разрушится наше счастье…

Я посадил флайер на крышу высотного жилого здания и спустился на шестнадцатый этаж в опрятную трёхкомнатную квартиру, которую я купил пять лет назад, как только стал совершеннолетним и получил право распоряжаться родительским наследством. Когда отец погиб во время устроенного им путча, а мать от горя покончила с собой, государство — то самое, против которого был направлен отцовский мятеж, — обошлось со мной достаточно гуманно. Оно не стало мстить мне, наоборот — постаралось оградить от возможных преследований, а все семейные сбережения, включая средства, вырученные от продажи движимого и недвижимого имущества, были положены на специальный счёт, с которого я в детстве регулярно получал небольшие суммы на карманные расходы, а в день своего восемнадцатилетия стал полноправным хозяином всех денег. Задумываясь над этим, я всякий раз прихожу к неутешительному для себя, как сына, выводу, что если бы отцу удался государственный переворот, его правительство не обращалось бы так либерально с детьми «врагов народа».

Войдя в квартиру, я услышал на кухне шум. Я водворил свой курсантский китель на вешалку и, постаравшись придать лицу более или менее беззаботное выражение, громко произнёс:

— Внимание, это полиция! Вы арестованы за незаконное вторжение в частное жилище.

Из кухни, шутливо подняв руки, вышла симпатичная девушка моих лет со сколотыми на затылке тёмными волосами. Её карие глаза весело поблёскивали.

— Сдаюсь, констебль, сдаюсь, — произнесла она, неумело изображая испуг. — Только не делайте мне больно, пожалуйста.

— Привет, Элис, — сказал я уже серьёзно. — Что-то рано ты вернулась. Как там твои родители?

— Всё такие же несносные. Не беспокойся, мы не поссорились, просто мне хватило и одного вечера с ними. Так что с утра я собрала шмотки — и на самолёт. Пыталась предупредить тебя, что возвращаюсь, но ты не отвечал.

Я достал из кармана свой телефон и глянул на дисплей.

— Да, он отключён. Извини, совсем забыл о нём.

Элис взяла меня за руку и заглянула мне в глаза.

— Опять паршивый день, да?

— Хуже некуда. Я по-прежнему никому не нужен.

Она растерянно покачала головой:

— Бред какой-то. Они все там с ума посходили.

Мы с Элис вместе закончили колледж, но, в отличие от меня, её обучение оплачивало местное отделение земной компании «Гелиос». Она уже получила назначение резервным пилотом на пассажирском лайнере «Ипатия» и через три недели должна была отправиться в свой первый рейс.

Элис жила у меня уже пятый год, с середины первого курса нашей учёбы в колледже, однако при всём том мы были просто друзьями. Я предоставлял ей крышу над головой — она терпеть не могла общежитие, а для найма отдельного жилья в Астрополисе родители не давали ей денег. В ответ Элис скрашивала мне одиночество и вела всё домашнее хозяйство, благодаря чему моя квартира имела вид уютного семейного гнёздышка, а не унылой холостяцкой норы. В целом мы отлично ладили и были довольны друг другом. Возможно, из нас получилась бы замечательная пара — если бы не одно «но»…

Как оказалось, Элис уже успела приготовить ужин. Мы вместе сели за стол и я рассказал ей о своём разговоре с Гонсалесом — за исключением, разумеется, концовки, где речь шла о моём отце. Она выслушала меня молча, лишь изредка кивая.

— Знаешь, я что-то припоминаю об этих поправках в законе. Кто-то говорил мне о них, но не помню кто. Я не придала им значения, ведь меня они не касались. Да и вообще я думала, что это к лучшему… А получилось вот как нехорошо. Оказывается, ограничение прав работодателей не всегда на руку наёмным работникам. — Элис хмыкнула. — А ты попробуй обратиться в профсоюз. Может, они что-нибудь придумают.

— Может, — сказал я без особого энтузиазма.

— В худшем случае, — продолжала она, — запишешься в военный флот. Гонсалес прав — это не так уж страшно.

Возражать я не стал. А что если действительно подать заявление? Как говорится, попытка не пытка. Вот поднимется переполох, когда узнают, кто я такой! Небось, до самых верхов дойдёт. Я представил себе закрытое заседание правительства, на котором рассматривают вопрос о моём приёме на службу, и мне стало так горько и смешно, что я захохотал, давясь слезами.

Элис смотрела на меня с жалостью и сочувствием.

— У тебя стресс, Саша. Тебе нужна разрядка. Хочешь, я приглашу Сью и Грету? Недавно я звонила им. Они намекнули, что не прочь нагрянуть в гости.