Разворот полем симметрии - [14]
о котором – далее – кем-то упоминается
(стр. 13)
5x
для имени, забывающего назваться,
пока в толпе происходит коллапс воспоминания
так они (те, кто был здесь уже давно) печатают на лохмотьях
подземные надписи, доски сливаются
с линией катастрофы терпения. Это здесь снимали
последние кадры дороги, уходящей, намеренно, в прошлое.
(забыл спросить: сколько тогда оставалось длины исписанной
пленки, или нет, «те, которые были здесь», уходящие в
оборотный лист буквы и жители)
3x
эта сила, пронизывающая перспективу, этот силуэт дома,
который можно назвать так, соединяя
первые семь проводов согласно механике света,
спадающего на волос животного, приходящего на порог,
мысли пытают звучащие ветры емкостью для воды: глаза эти
полны знаков, подражающих дверям в момент, когда
демонстрация завершается образом
4x
образа, которым заканчивается демонстрация,
переходя коридор метафоры
(стр. 354)
3x
Тогда мы отстранялись, играя в те слова, которые нельзя было
разделить? Слова, которые разделяются сами?
Расклеиваются на части: А, В,
точки на карте, где пройдено три значения одного и того же
изображения, света ли, точки на карте:
красный под листом отпечаток (оттенок, что приобретает цвет
после того, как сам распадается к фразам)
Значит, то, что указано как заря, надписью поверх того
тайной часа во времени не определено.
Постоянно за спиной оказывается окно,
дым распределяется по двойной линии
в отношении стен к тому, что сказалось на первой части
движимого вопреки
7x
Окно, указанное вопреки точке зримого,
не распалось бы в этом неожиданном парадоксе
как дальше погоня одного за другой,
солнце измерит окно за спиной. Слишком похожие,
капли на удаленной стене составляют мотив,
которого стороной обходит звучащий, (немыслимый,
идентичный?) рассудок того (одного)
Пропись номер четыре, умножение слепка и скола
сфабрикованного произведения
(стр. 84)
4х
может, когда говорили о них, треть погруженного в воду,
что стало с тем, что они обездвижено, как перелицованные лучи
выходящего зрительного маршрута, не стали частью и до
в этом году, как распадом, расширен строй, если
думаешь, как увязать
что в одном нет того, что называлось «стороной света»
яркие до преждевременного насилия. Закольцованные,
мерой обратного, на помещениях без знамен, удары к наличию:
возвращенных наверх, утопленных в беспорядке. Которого
имени на листах; ведомый последним движением,
на отходящей воде
кажется, рушащийся, знак очертаний оси
8х
снова мерой пришлось выражать стон, двойной метой
не на уверенном поле в достаточности захвата
но на строке замечания, «вовсе не было слышно, словно
находясь в толпе, отворачивающей цветомассив к пересечению,
несколько этих следов назад»
помнишь узоры поверхности льда, или
само угнетение материала (140 7 2 521)
(стр. 253)
5x
углы без названия, для имени округа на вытянутой гряде
камней, среди постоянных следов поверхности.
Эти, другие, не строят напротив ни одного
появляющегося в тени улиц.
1х
в настоящем разрыве локальных сил,
вертикальное зарево иллюминаций выражено на дне
столкновения безотказной боли во рту; только что
покидая здание 6 или 141
стало ответом на чтение очередного начала улицы
снятый среди интерьера в красном, сбросивший вес перехода,
с руками, смещенными к центру метафоры, сон
как успешный мотив узнавания третьего
находится дальше, чем срыв фактуры
записано «находится дальше него»
(стр. 257)
‘2х
Говорящие, их видишь и после: симметрии продолжаются
над отдельными, уже не фрагментами узкого места
напротив стены
Обнаружение трех точек без продолженных направлений
становится подражанием рукописному варианту правки
это не строится
ни как здание, ни как аллегория скрытой фигуры
Становится все навязчивей (сна, которого нет)
И для каждого чертежа лица, которое тонет, окажется: новый
масштаб, разреженность, скрытый товар
Корпус слагаемых черт пейзажа
дрожит распадающимся фотоснимком объема
(стр. 141)
1x
На границах, как это и происходит
говорил без акцента, чтобы не забывать
и одно: то, что снова касается «прежде, чем можно
дым, твердый круг. До поворота ночи
полные глаза, рассеянные, отпечатываются в дальнем окне,
ложась на соседнюю линию, свет отражения,
приглушаясь, становясь цветом фрагмента,
ставит в обратном порядке другое, без чего уже,
закрываясь в звуке, раздражался,
сводясь к полным значениям единицы
‘6x
выполненные наспех элементы совсем отстраненных жестов,
и после казавшихся незавершенным ключом к случайному
появлению обстоятельств, как и путей отхода на ближнем
потоке. Дорога растаскивается началом контура,
соображенного, как нижний предел варианта
отметки над нами, пока запись сама проявляется в мутной воде
предлога: этой не фотографии (уже стало)
‘5x
сужаясь к той точке, приложенной к взгляду на зеркальной
поверхности, дистанцированной от повествования,
но имеющей парадокс положений: пять отрезков изгиба,
совпадающий взрыв во времени и черте тянет динамики рук,
распределяющих фазы ритма
добавить без шума». Наверное, эти пробелы испытаны
тонкого льда
(стр. 318)
8x
Сложность относит первый холст черным
Ведомая машина, гравий, встает (середина пути:
фрагмент заднего вида мутнеет)
На одном из участков стены размывается,
словно по берегу полосы экран
Книжка-легенда, собравшая многие знаменитые дахабские байки, от «Кот здоров и к полету готов» до торта «Андрей. 8 лет без кокоса». Книжка-воспоминание: помнит битые фонари на набережной, старый кэмп Лайт-Хаус, Блю Лагун и свободу. Книжка-ощущение: если вы не в Дахабе, с ее помощью вы нырнете на Лайте или снова почувствуете, как это — «В Лагуне задуло»…
Автор приглашает читателя послужить в армии, поработать антеннщиком, таксистом, а в конце починить старую «Ладу». А помогут ему в этом добрые и отзывчивые люди! Добро, душевная теплота, дружба и любовь красной нитью проходят сквозь всю книгу. Хорошее настроение гарантировано!
В творчестве Дины Рубиной есть темы, которые занимают ее на протяжении жизни. Одна из них – тема Рода. Как, по каким законам происходит наследование личностью родовых черт? Отчего именно так, а не иначе продолжается история того или иного рода? Можно ли уйти от его наследственной заданности? Бабка, «спивающая» песни и рассказывающая всей семье диковатые притчи; прабабка-цыганка, неутомимо «присматривающая» с небес за своим потомством аж до девятого колена; другая бабка – убийца, душегубица, безусловная жертва своего времени и своих неукротимых страстей… Матрицы многих историй, вошедших в эту книгу, обусловлены мощным переплетением генов, которые неизбежно догоняют нас, повторяясь во всех поколениях семьи.
«Следствие в Заболочи» – книга смешанного жанра, в которой читатель найдет и захватывающий детектив, и поучительную сказку для детей и взрослых, а также короткие смешные рассказы о Военном институте иностранных языков (ВИИЯ). Будучи студентом данного ВУЗа, Игорь Головко описывает реальные события лёгким для прочтения, но при этом литературным, языком – перед читателем встают живые и яркие картины нашей действительности.
"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.
Героиня романа Инна — умная, сильная, гордая и очень самостоятельная. Она, не задумываясь, бросила разбогатевшего мужа, когда он стал ей указывать, как жить, и укатила в Америку, где устроилась в библиотеку, возглавив отдел литературы на русском языке. А еще Инна занимается каратэ. Вот только на уборку дома времени нет, на личном фронте пока не везет, здание библиотеки того и гляди обрушится на головы читателей, а вдобавок Инна стала свидетельницей смерти человека, в результате случайно завладев секретной информацией, которую покойный пытался кому-то передать и которая интересует очень и очень многих… «Книга является яркой и самобытной попыткой иронического осмысления американской действительности, воспринятой глазами россиянки.