Разведка и контрразведка - [99]

Во второй половине войны выдающуюся роль играла радиоразведка (за исключением балканского театра). Ряд лет я усердно, но безрезультатно искал в литературе каких-либо указаний на то, что наши непосредственные противники также пользовались этим средством разведки. Другое наше новое средство — подслушивание телефонных разговоров — скоро было скопировано противником. В связи с применением этого средства непосредственно на фронте его нельзя было так строго сохранить в секрете, как радиоразведку. Последняя до конца войны оставалась величайшей тайной австро-венгерской армии.[35] Все офицеры и солдаты различных национальностей, работавшие в этой области, оказались верны своему долгу и строго охраняли секрет.

Третье новейшее средство разведки — авиация — развилось только во время войны. Было бы чрезвычайно желательно, чтобы один из наших отважных летчиков когда-нибудь обстоятельно изложил результаты воздушной разведки.

Хотя всевозможная переписка является одним из древнейших источников сведений, все же систематическая разработка переписки военнопленных, с применением последних достижений техники и химии, вряд ли имела место когда-либо ранее. В связи с длительностью войны и огромным количеством военнопленных этот источник информации давал ценные результаты.

Значительная часть сведений о противнике была нами получена от неприятельских пленных, которые временами, на отдельных участках, служили единственным источником информации. Естественно, что русские, сербы, итальянцу также находили словоохотливых помощников среди пленных соответствующих национальностей. Наше положение было в этом отношении менее благоприятным.

Очень ценные сведения получали мы от неприятельских генералов, не прибегая при этом ни к каким мерам принуждения. На основе показаний взятых в плен итальянских, французских и английских летчиков составлялись подробные доклады. Так, например, со слов одного ив летчиков итальянской эскадрильи, возглавлявшейся д'Аннунцио и бомбардировавшей в 1918 г. Вену, мы составили доклад на 7 страницах печатного текста с несколькими схемами. Мне самому приходилось опрашивать пленных итальянцев, которые наперебой старались давать нам нужные сведения и даже с яростью исправляли друг друга.

Разумеется, у подавляющей части неприятельских офицеров не так легко было получить какие-либо сведения. Но нередко вовремя предложенная папироса или стакан вина делали чудеса. Наконец, пленных было так много, что не было смысла долго задерживаться с теми, кто отмалчивался.

Кроме того, приборы для подслушивания, установленные в бараках, позволяли перехватывать откровенные взаимные беседы пленных, считавших, что их никто не слышит.

Главное командование неоднократно указывало на недопустимость разглашения пленными сведений о своих войсках и угрожало репрессиями по возвращении их на родину. Тем не менее, захваченные документы показывали, что многие наши бойцы, попавшие в плен, давали, независимо от национальности, такие показания, которые можно квалифицировать только как явную измену. «Психоз пленения» еще не являлся достаточным объяснением этой разговорчивости. Он может обнаружиться лишь спустя известное время, но не в момент захвата в плен. Понятно, что сведения о фамилии, наименовании части и годе рождения давались охотно, и они были весьма ценны для противника. Пленный думал о своих близких и полагал, что таким путем он скорее всего известит их о своей судьбе. Кроме того, часто он не понимал, что вещи, казавшиеся ему общеизвестными, являлись для противника откровением. Это заблуждение особенно усиливается в том случае, если ведущий опрос, пользуясь знанием отдельных деталей, умело делает вид, что ему все и так хорошо известно. Однако, когда опрос длится часами и все время вращается вокруг вопросов, носящих секретный характер, пленный должен проявить осторожность. Но, тем не менее, он продолжает говорить…

Действительной причиной преступной болтливости я считаю страх беззащитного безоружного пленного перед противником, перед насилием конвоя или опрашивающего. На многих могли повлиять ужасы, рассказывавшиеся о жестоком отношении противника к пленным. Все же я не могу отрицать, что у нас не было должного инструктирования о том, как нужно вести себя в плену. Правда, эта тема является весьма щекотливой. Несомненно одно, что вред, причиненный нам показаниями попавших в плен, был очень велик.

В течение войны достигнутые успехи при опросе пленных несколько оттеснили агентуру на задний план. Но, тем не менее, она ни в коем случае не потеряла своего значения. Неоднократно создавалась такая обстановка, когда она оставалась последним и единственным средством. Приходилось всегда иметь наготове известное число агентов, правильное использование которых столь же важно, как и специальная их подготовка. В последней нуждаются и военнослужащие, которые привлекаются к агентурной работе.

Если в мирное время мы вынуждены были постоянно бороться с недостатком денежных средств, то во время войны это препятствие отпало. Все расходы по разведке, включая и контрразведку, премии за успешную работу по подслушиванию и цензуре, стоимость печатных изданий и т. п., составили за все время войны около 20 миллионов крон. Разумеется, в эту сумму не входило денежное довольствие сотрудников войсковых разведорганов.