Разведка боем - [56]

По словам поручика Рудникова, в царское время полиция там предпочитала не появляться. И жили хитрованцы в свое удовольствие. За годы мировой войны и революции Хитровка как бы пришла в упадок – закрылись трактиры, угасла частная торговля. Большевики разом ограбили тех, кого хитровские аборигены десятилетиями стригли, как рачительный овцевод свое стадо. Но зато никогда в ее разрушающихся бастионах не собиралось такое мощное и беспощадное воинство – кадровые уголовники, дезертиры из царской и Красной армий, новые люмпены из бывших и такая мразь, которой даже в новых совструктурах и прочих комбедах не нашлось места.

Да и милиция в первые три года советской власти, кроме отдельных, по наводке надежных агентов, операций, никаких целенаправленных действий против Хитровки не предпринимала. Ни сил, ни, похоже, желания у нее для радикального решения вопроса не было.

Тем более что в отличие от дворян и интеллигентов, уголовники были официально объявлены «социально близкими», сиречь – почти союзниками.

И человек, которому вдруг потребовалось бы бесследно затеряться в столице, всегда имел такую возможность. Если он, конечно, не боялся при этом сгинуть навеки в зловонных лабиринтах. Здесь, правда, имело значение и то, на какое место в новой жизни он рассчитывал. Щель под нарами или угол сырого подвала голому и босому находились всегда и практически даром. А за право жить в тепле, есть сытно и пить пьяно принято было платить…

В десятом часу, когда пасмурный день сменился туманным, промозглым вечером, а на столицу первого в мире государства рабочих и крестьян опустилась глухая тьма, лишь кое-где пробиваемая мерцанием редких уличных фонарей и красноватым светом керосиновых ламп и свечей за грязными стеклами окон, четыре понурые фигуры брели от Политехнического музея через слякотную площадь.

Сторожко озираясь, они направлялись к шестиэтажному, действительно напоминающему утюг своим заостренным торцом домине.

Обойдя его справа, углубились в щель между рядом зловещих, зияющих пустыми оконными проемами корпусов, темных и безмолвных, от которых на много сажен тянуло мерзким смрадом. В кулаке идущего впереди на короткий миг блеснул луч карманного фонаря.

– Сюда…

По облепленным грязью ступеням спустились в полуподвал. Удушливая темнота, настолько липкая, что хотелось тут же вытереть лицо, густо пропитанная вонью махорки, прелых портянок, мочи и растоптанного дерьма, охватила вошедших, будто они погрузились в некую жидкость, не такую плотную, как вода, но намного концентрированнее обыкновенного воздуха.

Точнее всего было бы назвать эту субстанцию перенасыщенным гнилым туманом.

А из невидимых дверей и просто из каких-то проломов и щелей в стенах – дым, крики, многоэтажный мат, визг не то избиваемых, не то насилуемых женщин, керосиновый чад коптилок. Где-то верещала терзаемая неумелой рукой гармошка, где-то пели дурными голосами.

Проводник, все тот же поручик, вновь на мгновение включил фонарь. Даже он, бывавший здесь неоднократно, в темноте дорогу найти был не в состоянии.

– Гаси огонь, падаль, чего рассветился! – раздался из темноты голос, одновременно гнусавый и шепелявый.

– Сгинь, паскуда, – в тон ему огрызнулся Рудников и прошел мимо, предупредительно придержав под локоть Новикова, который думал только о том, как бы не вляпаться сапогами в какую-нибудь мерзость. Брезгливость – единственное чувство, которое он не научился подавлять волевым усилием.

Дважды спустившись и вновь поднявшись по скрипящим лестницам без перил, сделав чуть ли не десяток поворотов, четверка разведчиков добралась, наконец, до цели. Толкнув облупленную, но на удивление тяжелую и крепкую дверь, они сначала оказались в просторной прихожей, а потом вошли в большую, метров тридцати, комнату, разгороженную на две неравные части бархатным театральным занавесом.

Здесь было намного чище и, главное, светлее, чем в подземных переходах. Горели сразу три семилинейные лампы, освещая середину помещения, где за облезлым, но все равно величественным овальным столом выпивала, закусывала и резалась в карты компания человек в десять. Для здешних мест если и колоритная, то как раз своим относительным человекоподобием.

Примерно половина из них сильно напоминала марьинорощинскую шпану, какой ее застал и запомнил с раннего детства Новиков, все в возрасте между двадцатью и тридцатью годами. Среди остальных выделялись мордастый жлоб в матросском бушлате и бескозырке без ленточек, франт с усиками а-ля Макс Линдер в хорошем кремовом пальто и еще трое были облика неопределенного, темными грубыми лицами похожие не то на мастеровых, не то на бывших городовых с не самых центральных улиц.

На столе – сугубое для тогдашней голодающей столицы изобилие – белые калачи, громадная чугунная сковорода, явно не с перловкой, миска соленых огурцов, пара литровых штофов и стаканы.

Все это Новиков охватил единым взглядом и тут же прикинул, что ежели Рудников не знает какого-нибудь пароля, то сговориться с такой компанией будет трудновато. Тем более что поручик так и не раскрыл до конца свой замысел, сказав только, что знает надежное место для предстоящего дела.