Разведчики - [12]

«…Ванюша, родной мой, одного желаю, чтобы немцев скорее побили, да ты бы живым воротился…»

— Вот оно какое дело… — Синюхин аккуратно сложил письмо и спрятал его вместе с открыткой в карман. — Не думал я, что война до нашего села дойдет.

— Да… — пробормотал Шохин. Взглянул на друга, опять сощурил глаза: — Чего насупился? Тебе еще горевать?! Все твои живы, и адрес их новый знаешь… А я вот один, как бирюк в лесу. Никого у меня нет на всем белом свете…

Он отвернулся от Синюхина и отошел.

— Нет, неправда твоя, — догоняя друга, говорил Синюхин. — А я, Петя? А Катя? А застава наша, Петь? Жена пишет: Шохин, как брат родной. И верно. Подумаю о тебе, о товарище лейтенанте Марине, о нашей заставе — и от сердца отляжет… Нет, Петь, у нас человек один никак не может остаться, если он человек стоящий.

— Не у всех такой характер! — перебил его Шохин. — Ты со всеми уживешься.

— По душам я с тобой говорю, Петя, ведь последний вечер вместе, — голос Синюхина дрогнул. — Может, и повстречаться-то не придется…

— Уж и нюни готов распустить!

— И сколько у тебя злости этой стало! — укоризненно покачал головой Синюхин. — А чего злишься, и сам не знаешь.

Это замечание взорвало Шохина.

— Ты бы радовался на моем месте… Был здоровым — стал инвалидом. Была семья — и семьи нет… Отца убили, мать и сестренку на немецкую каторгу угнали, Рожу и ту изуродовали… Тебе можно так рассуждать — рука срослась, и опять здоров, как бык! — Шохин вытащил пачку папирос, закурил, не угощая Синюхина. — Тебе можно так рассуждать, — он глубоко затянулся дымом. — В часть едешь — своих увидишь… Дома у тебя все живы и здоровы… А мне — комиссия, а после комиссии отпуск. Целый месяц гуляй, Петр Шохин! А куда я денусь? Где я этот месяц быть должен? Да на черта мне этот отпуск! На черта! — Последние слова Шохин выкрикнул, отшвырнул недокуренную папиросу, опять отвернулся от Синюхина. Некоторое время в наступившей тишине слышалось его частое дыхание. — С тобой хотел ехать, — повернулся он к Синюхину, — а выходит… — Петр не докончил фразы, быстро стал подниматься по лестнице.

Ошеломленный Синюхин стоял, не зная, что ответить другу.

Шохин остановился на верхней ступеньке:

— Сам ты говорил — не можешь больше сидеть, когда немец за горло схватил! А я разве могу? — он махнул рукой.

— Петь! — Синюхин бросился к нему. — А ты и не сиди! Не сиди, Петя, поедем вместе! Ты сразу поправишься. Буду ходить за тобой лучше медицинской сестрицы. Дадут тебе отпуск, а мы — в Москву!

Шохин подождал, когда к нему поднялся Синюхин.

— Выболело, Иван, у меня все тут! — он показал на сердце. — Ты не сердись на меня.

— Да за что же, Петя?

— Сам знаешь… — Шохин вдруг улыбнулся, хлопнул по плечу друга и, повеселевшим голосом спросил: — Так вместе? В Москву?

— Вместе, Петя! Завтра же! — радостно ответил Синюхин.

Но ни завтра, ни послезавтра Шохин и Синюхин уехать не смогли. Комиссия закончилась поздно, и документы обещали заготовить только на следующий день. Да и события, развернувшиеся на фронтах, в корне изменили планы приятелей. По всей стране разнеслась радостная весть — немцы под Москвой разбиты наголову, разгромлены, отброшены от советской столицы.

В то время, когда передавали сообщения Совинформбюро, Синюхин и Шохин находились внизу в зале.

— Я говорил!.. Я ж говорил!.. — басил Синюхин, слушая радио.

— Не бубни, дай слушать! — остановил его Шохин.

Но Синюхин не в силах был сдержаться. Как же молчать, когда радость распирает грудь, когда хочется кричать в полный голос. Никто еще не бил так беспощадно немцев, ни англичане, ни американцы! Русские разнесли хваленые «непобедимые» дивизии Гитлера. «Драпанули» немцы на триста пятьдесят километров. Технику, оружие бросили, только бы животы свои унести. Ну, однако, далеко не унесут, останутся лежать на русской земле, продырявленные русскими пулями!

— Друг, куда же они сунулись, дураки! В Москву! — Синюхин смотрел на Петра.

— Как бы я хотел там быть! — вырвалось у Шохина. — Завтра нам еще целый день здесь околачиваться. Пока канцелярия раскачается — подохнуть можно! — Он выругался и вышел из зала.

Синюхин не слушал Шохина, подошел к карте.

— Нет, никогда не отдадим Москвы, — сказал он вполголоса.

— Как можно? — подвинулась к Синюхину старуха-уборщица. — Ни в жисть этого не будет!

— Верное суждение вы, мамаша, имеете! — Синюхин, улыбаясь, вышел. Потянуло к товарищам. В вестибюле он встретил молоденькую сестру из соседней палаты, которая вчера плакала на лестнице.

— Слыхали, сестрица? — загородил ей дорогу Синюхин. — А вы плакали. Я ж говорил…

— Синюхин, вы такой хороший, такой хороший! — сестра схватила его за руку, не зная, что ей еще сказать. — Москва! Ведь это же наша Москва! — она счастливо засмеялась и побежала дальше.

Синюхин тоже рассмеялся. Его густой бас раскатился по всему вестибюлю.

Не дойдя до выходной двери, сестра вернулась к Синюхину.

— Я от радости все забыла, — виновато посмотрела она на Синюхина. — Пришел приказ о вашем награждении. Завтра торжественное заседание, будут выдавать награды.

Густая краска залила лицо Синюхина. Он хотел о чем-то спросить сестру, но дверь за ней уже захлопнулась. И до чего же ветреные эти девки — даже не сказала, откуда такие сведения.