Разоренный год - [35]

Нижегородский вестник Родион Мосеев в Мугрееве не бывал. Ему хватало теперь дела ездить от Козьмы Минина в Троицкий монастырь к архимандриту Дионисию и обратно — в Нижний Новгород от Дионисия к Минину. Погожим летним днем, на обратном пути в Нижний, Родион Мосеев, подъезжая к Киржачу, встретил тележку, в которой катили два монаха. Одним из них был хорошо известный и Родиону Мосееву Иона-врач.

Иона рассказал нижегородскому вестнику о своей жизни в Мугрееве и о князе Пожарском. Пользовал, дескать, Иона-врач князя Дмитрия Михайловича отварами и травами, и выжил князь, оправился от тяжких ран; ходит по двору и по саду, только тяжелой сабли еще не держат ослабевшие руки. Но ничего: придет пора, и снова обнажит князь саблю либо разящий меч.

Все это передал Родион Мосеев Минину, когда прискакал в Нижний Новгород.

Минин после памятного дня в соборе и на площади стал подбивать нижегородских людей, чтобы послали от себя к Дмитрию Михайловичу Пожарскому. Сказали бы посланцы князю, что строят нижегородцы новое ополчение и собрали на это дело много добра. Только нет у них воеводы. И хотят они воеводой к себе не кого иного, а князя Пожарского.

Поехали с этим в Мугреево посланцы из Нижнего, и Минин с ними ездил туда, а вернулись ни с чем. Дмитрий Михайлович не согласился: слаб он еще здоровьем, не все залечены раны; и ходит Дмитрий Михайлович, когда устанет, волоча ногу, — совсем охромел.

Думал, думал Минин, не день и не два думал и снова заговорил в земской избе о том же.

— Уже ратные люди съезжаются к нам в Нижний Новгород, а воеводы нет. Кого же мы будем просить на воеводство?

— Проси, Минич, князя Василия Андреевича Звенигородского, — предложил, тяжело дыша, скорняк Кринкин, средних лет человек с испитым лицом. — А не Звенигородского, так Андрея Семеновича Алябьева проси.

— Не надо Звенигородского, — раздался чей-то голос. — С панами он дружил? Дружил. Ну, верно, и не рассорится с панами.

— Тогда что ж? Алябьева будем просить? — заметил нерешительно Кринкин.

— Мелковат Алябьев, жидок; где ему!

— Попытка — не пытка, — сказал Минин и головой тряхнул. — Попытаемся еще раз в Мугреево послать. Лучше не придумать!

— Верно что так. Не придумать лучше.

— Так вот, Козьма, ты к князю Дмитрию Михайловичу и поезжай, — заговорили тут сразу несколько человек.

— Поезжай, Козьма; Мугреево не за высокими горами.

— Спасибо за честь, — ответил Минин. — Только мне, люди добрые, ехать нынче несподручно. Мне и казну, что собрана, считать, мне и казну хранить, мне и ополчение строить.

— Тогда Ждана Болтина пошлем просить князя на воеводство.

— Что ж, Ждан Болтин — это хорошо, — согласился Минин. — Человек с умом и собой сановитый. Только одному Ждану ехать не годится для такого дела. Да и я бы один не поехал. Это не бычков на ярмарке покупать.

— Еще подберем, чтоб стали Ждану в ровню. Вон пускай со Жданом Болтиным Петр Митриев едет. Петра Митриева просим… Печерского архимандрита тоже просим…

Петр Митриев не отказался ехать в Мугреево к князю Пожарскому и стал немедля собираться в дорогу. Старик решил захватить с собой Воробья, который знал и лошадь запрячь, и овса ей засыпать, и на базар, за чем понадобится, сбегать, обернувшись в один миг.

На другой день раным-рано Воробей и подал к крыльцу Марфы Петровны кибитку с кожаным верхом, на хорошо смазанных колесах. А Сенька, когда увидел Воробья с вожжами в руках, вдруг захныкал:

— Дедушка Петр Митриев, возьми и меня с собой!

— Ась! Чего? Куда? — замахал Петр Митриев руками. — Пш!

— Дедушка, хочу в Мугреево-о…

— В Мугреево хочешь? Может, ты, Сенька, в Москву хочешь?

— В Москву не хочу-у… В Мугреево хочу-у…

— Ишь ты, Москва ему не годится! Мугреево, вишь, ему годится. Что ж так?

— Мурашовские все равно что мугреевские, — не унимался Сенька. — Мы тамошние.

— А, стой! — спохватился Петр Митриев. — Тамошние? Верно! О-о… Так-так. Ну-к что ж — поезжай!

Сенька только сбегал за тулупчиком и шапкой. Швырнув их в кибитку, он одним прыжком очутился в кибитке сам.

«СЕНЯ, СЕНЮШКА!..»

Выехали из Нижнего с восходом солнца, которое, однако, только изредка показывалось из-за облаков в этот серенький осенний день.

Леса стояли словно призадумавшись. И летели, летели над ними целыми станицами дикие гуси, дикие утки, журавли. Птица торопилась в теплые края до наступления холодов.

Ехали послы берегом Волги: Ждан Болтин в тарантасе, а Петр Митриев в кибитке. Рыдван печерского архимандрита Феодосия выглядел совсем избушкой на колесах. Позади, оставляя за собой длинное облако пыли, скакали пятеро конных стрельцов. В Балахне нижегородцы остановились на роздых и обедали у земского старосты Фролова.

Фролов занимался соляным делом: вываривал соль из соляных ключей, которых много в окрестностях Балахны. Соляные амбары Фролова тянулись по берегу Волги. Берег — низменный, его заливает полой водой, и фроловские амбары стояли на толстых сваях.

Фролов знал, куда держат путь нижегородские посланцы.

— Свято дело ваше, добрые люди, — сказал он, потчуя гостей наваристой волжской ухой. — Скажите Минину, что два амбара соли погружу вам еще до того, как Волга станет. А как сойдет лед, слать стану, сколько будет вашей потребы. Скажите Козьме: дает, мол, Антип Фролов безденежно, на общее дело.