Разными глазами - [23]

Любименькая моя, не огорчай, ты ведь знаешь мою нервозность: в один день могу похудеть до неузнаваемости.

Целую во все места.

Твой Кутик

XXXVI

Варвара Михайловна Тесьминова — Николаю Васильевичу Тесьминову в «Кириле»

Москва, 11 июня

Коля, дорогой, получила твое письмо и долго так не решалась отвечать тебе потому, что ты знаешь, как я не люблю говорить на такие темы. Ты пишешь все о том же — о моем отношении к тебе. Сколько раз между нами об этом говорено! И ни к чему не приходили. Почему? Наверно, потому, что не понимаем друг друга. Иной я не могу быть. Жить только тобою, любовью к тебе не способна. Мне всего дороже мое дело — театр, пусть даже, как ты говоришь, не театральное искусство, а сам театр, кулисы, воздух театра, те вот именно люди, с которыми я делаю свое дело. Вне этого я как рыба, выброшенная на берег, ты же видел, какой я становлюсь, когда не служу, не играю. Другие люди, другие дела меня не занимают… С этим ничего не поделаешь… Ты и наша дочурка мне всегда были очень дороги, это как-то во мне, внутри, а проявлять это не умею, стыдно… Создавать какой-то уют, думать как-то о вас, стеснять свою свободу из-за вас не могу. Могу голодать, недосыпать, переносить любое лишение, когда это будет нужно, но одна мысль о том, что могут стеснить мою свободу, быть недовольным тем или иным моим поступком, приводит меня в ярость.

Последнюю зиму ты жаловался на свое одиночество, на нашу разобщенность — я сама сознавала это, но поделать ничего не могла. Я знала, что это может кончиться печально, и все-таки оставила идти, как идет. Не из равнодушия — а все из-за того же, не могу себя насиловать. Вот почему, когда ты ушел от меня к другой, я ни в чем не упрекала тебя, ничему не противилась. А вот что ты ревновал меня к Рюмину — это совершеннейший вздор. Но от него не откажусь, потому что он — частица моего мира.

Ты жаловался, что я не живу твоими интересами. Они мне дороги, но жить ими не могу, потому что у меня есть свои. Может быть, во мне слишком много мужского. К тому же у меня мало темперамента. Я даже не знаю — цель ли моей жизни моя работа, сцена, но знаю, что это моя жизнь — единственное, что у меня есть. Ты же хотел заполнить мою жизнь иным — любовью к тебе, нашим домом. Этого никогда не будет, не потому, что я не хочу так, а потому, что для этого мне нужно было бы перестать быть самой собой. А помнишь, как нам было легко и весело, когда ты работал со мной вместе?

Я думаю, что наша ошибка в том, что мы жили вместе, создавали подобие семьи, общего дома. Общий дом — значит хозяйство, приноравливанье своих вкусов, привычек ко вкусам, привычкам другого. Семья — значит подчинение жены мужу или, бывает, мужа — жене. Я вовсе не хочу проповедовать новые формы брака. Мне это неинтересно. Я даже не знаю, лучше ли это для всех. Я только знаю, что это было бы лучше для меня. Может быть, я — урод. Старый холостяк, как ты, смеясь, называл меня так.

Верю, что со мною трудно, неприятно. Верю, что тебе нужно иное отношение, нужен помощник — оруженосец. Верю даже, что мое представление о любви — ненормально, что что-то нужно совсем иное. А переделать себя не могу. И обольщать тебя не хочу. Хотя люблю тебя по-прежнему и с горечью думаю о том, что все же придется расстаться навсегда, потому что со мною ты себя замучаешь. Ты не думай, говорить мне это совсем не так легко. Я сама очень устала и хотела бы, как ты, лечь сейчас на песок под солнце, слушать море и ни о чем не думать. Все-таки мы помогли друг другу пережить самое трудное время. А почему бы нам, если мы не можем идти с тобой в паре, все же не остаться друзьями? Девочка-то у нас общая.

Вот почему я не хочу тебе говорить: прощай. Мы с тобой еще не раз увидимся. От всей, всей души целую тебя.

Твоя Варя

XXXVII

Раиса Григорьевна Геймер — Марии Васильевне Угрюмовой (записка, пересланная с девчонкой 12 июня)

Мария Васильевна, милая, я еще раз обдумала создавшееся положение и с большим убеждением настаиваю на необходимости полного разрыва Вашего с Т. Ехать вместе с ним в Хараксы — безумие. Это значит — еще туже затягивать на себе петлю, обрекать себя на новые мучения. К тому же он любит О.— на этот раз, кажется, серьезно,— это я заключила из своих наблюдений, некоторых его невольных признаний и, наконец, из того, что Вы сами мне говорили об его отчаянии после ее отъезда.

Во всяком случае, Вам нужно спасать свою душу — она найдет покой только рядом с М. А.

Верьте мне — любви нас учит страдание. Нужно самой идти ему навстречу, чтобы оно нас не раздавило и дало силы любить тех, кто любит нас.

Р. Г.

XXXVIII

Профессор Леонид Викторович Кашкин — супругам Штрамм в Мюнхен, Германия

Ай-Джин, 15 июня

Милейшие Ольга Максимовна и Арнольд Германович, с чувством живейшего интереса читали мы с женой в «Жизни искусства» ^{18} Ваши впечатления о заграничной поездке и сводки из иностранных газет об успехах Вашего театра. Вы, конечно, поймете, какое горделивое удовлетворение испытал я при этом — Ваш неизменный поклонник и историограф. Конечно, наши русские зоилы, наши господа из ультра «левого фронта» ^{19} (левее здравого смысла) снова подняли травлю, как и в первую Вашу поездку. Опять старые слова о «буржуазном искусстве», об «эстетизме», о «пестрых тряпках», о «несозвучности эпохе». Опять кивки в сторону Мейерхольда