Разные оттенки смерти - [39]

Знаменитый торговец предметами искусства огляделся. Посмотрел на заезженную лошадь в поле, спасенную от бойни. Посмотрел на деревья, на лес.

– Практически у себя на заднем дворе.

– Вы хотите сказать, в захолустье, – пробормотал Кастонге, продолжая с неудовольствием вглядываться в поле.

– Очевидно, что Клара – выдающаяся художница, – сказал Маруа, игнорируя владельца галереи. – Но те самые таланты, которые сделали ее большой художницей, не позволяют ей пробиться наверх в мире искусства.

– Возможно, вы недооцениваете Клару Морроу, – заметил Гамаш.

– Возможно. Но вы, возможно, недооцениваете мир искусства. Пусть вас не обманывает внешняя вежливость и творческая энергия. Это злобное место, где полно незащищенных и корыстных людей. Страх и корысть – вот что проявляется на вернисаже. На карту поставлено много денег. Состояния. И много честолюбия. Горючая смесь. – Маруа скосил глаза на Кастонге и снова посмотрел на старшего инспектора. – Я ориентируюсь в этом мире. Я могу вывести их на самый верх.

– Их? – переспросил Кастонге.

Гамаш полагал, что владелец галереи потерял интерес к разговору и почти не слушает, но теперь понял: Кастонге очень чутко прислушивался к каждому слову. И Гамаш молча призвал себя не недооценивать ни продажности мира искусства, ни этого высокомерного человека.

Маруа пристально посмотрел на Кастонге, тоже удивленный тем, что его коллега внимательно слушает.

– Да, их.

– Что вы имеете в виду? – спросил Кастонге.

– Я имею в виду обоих Морроу. Я хочу продвинуть их обоих.

Глаза Кастонге расширились, губы сжались, и голос его, когда он заговорил, зазвучал на повышенных тонах:

– Вами движет корысть. Почему вы берете обоих? Вам его картины даже не нравятся.

– А вам нравятся?

– Я думаю, его работы лучше работ жены. Берите Клару, а я возьму Питера.

Гамаш слушал и спрашивал себя, не так ли шли переговоры на Парижской конференции после Великой войны[42], когда победители делили Европу. И не приведет ли это к таким же катастрофическим результатам.

– Я не хочу одного, – сказал Маруа. Голос его звучал рассудительно, бархатно, сдержанно. – Мне нужны оба.

– Сукин сын, – выругался Кастонге.

Но Маруа как будто и не услышал его. Он повернулся к старшему инспектору с таким видом, словно Кастонге сказал ему что-то приятное.

– Когда вы решили, что будете продвигать Клару? – спросил Гамаш.

– Вы были со мной, старший инспектор. В тот момент, когда я увидел свет в глазах Девы Марии.

Гамаш восстановил в памяти это мгновение.

– Как мне помнится, вы решили, что это, возможно, просто игра света.

– Я до сих пор так думаю. Но ведь это удивительно, правда? То, что Клара Морроу, по существу, передала человеческие чувства. Надежда одного человека – это жестокость другого. Свет ли это или ложное обещание?

Гамаш посмотрел на Андре Кастонге, который, слушая их разговор, пребывал в полном недоумении, – они словно побывали на разных выставках.

– Я бы хотел вернуться к убитой женщине, – сказал Гамаш и увидел, что Кастонге на мгновение растерялся.

Корысть затмила убийство. Затмила страх.

– Вы были удивлены, снова увидев Лилиан Дайсон в Монреале? – спросил старший инспектор.

– Удивлен? – переспросил Кастонге. – Ничего такого я не чувствовал. Я о ней забыл через минуту.

– Боюсь, что я чувствовал то же самое, старший инспектор, – сказал Маруа. – Для меня она что в Монреале, что в Нью-Йорке – без разницы.

Гамаш посмотрел на него с интересом:

– Откуда вам известно, что она была в Нью-Йорке?

Впервые Маруа замешкался, его уверенность поколебалась.

– Видимо, кто-то мне сказал. Мир искусства полнится слухами.

Мир искусства, подумал Гамаш, полнится еще кое-чем, о чем мог бы сказать Маруа. И данный случай казался превосходным примером. Он смотрел на Маруа, пока тот не опустил глаза и не стряхнул невидимого волоска со своей безукоризненной рубашки.

– Говорят, вчера на вечеринке был еще один ваш коллега. Дени Фортен.

– Верно, – сказал Маруа. – Я удивился, когда увидел его.

– «Удивился» – это слишком слабо сказано, – хмыкнул Кастонге. – Если учесть, как он обошелся с Кларой Морроу. Вы знаете об этом?

– Расскажите, – попросил Гамаш, хотя прекрасно знал эту историю и два художника в гостинице Габри только что с радостью напомнили ему о ней.

И Андре Кастонге принялся с удовольствием рассказывать о том, как Дени Фортен договорился с Кларой о персональной выставке, но потом передумал и кинул ее.

– И не просто кинул – обошелся с ней как с дерьмом. Всем рассказывал, что она как художник ничего не стоит. В принципе я с ним согласен, но вы можете представить его удивление, когда не кто-то, а сам музей предложил ей персональную выставку?

Такая трактовка устраивала Кастонге, поскольку принижала и Клару, и его конкурента Дени Фортена.

– Тогда почему он оказался здесь? – спросил Гамаш.

Оба его собеседника задумались.

– Понятия не имею, – признался Кастонге.

– Видимо, его пригласили, – сказал Маруа, – но я не могу себе представить, чтобы он был в списке гостей Клары.

– А бывает, что люди приходят на такие вечеринки без приглашения? – спросил Гамаш.

– Иногда, – ответил Маруа, – но это в основном художники, которые пользуются возможностью завязать связи.