Разные дни войны (Дневник писателя) - [56]

- В другое время вас бы просто следовало расстрелять, сейчас мне не до этого. Но разговаривать с вами я не хочу. Сначала найдите вашу часть, от которой вы бежали.

- Я не бежал, - лепетал низенький.

- Нет, бежали! Покажите мне, где ваша часть. А в следующий раз, если я увижу вас без вашей части, я вас расстреляю. Вы должны кровью загладить свою вину перед Родиной!

Низенький вытянулся и стал говорить какие-то слова о том, что он клянется, что он загладит, что он понимает, что Родина... и все это заплетающимся языком. Бригадный брезгливо сказал ему:

- Идите.

Уходя, этот человек, видимо поняв, что избавился от непосредственной опасности, уже немного окрепшим напоследок голосом, сказал, что он найдет свою часть, что он оправдает, что он умрет, но сделает и так далее...

Когда он ушел, бригадный повернулся к нам и спросил:

- А вы все еще здесь?

Мы сказали ему, что сейчас уезжаем. Боровков уже крутил заводную ручку, кто-то из нас уже полез в кузов, кто-то открыл дверцу кабины, и вдруг в роще совсем близко одна "а другой стали рваться мины. Это было совершенно неожиданно, потому что весь предыдущий час были успокоительные сведения, что немецкие танки задержаны у реки, что им не удалось переправиться через мост в Чаусы и что они стали обходить реку далеко влево и вправо, очевидно, в поисках бродов. Последние полчаса даже не слышалось стрельбы, и паника понемногу начала стихать. И вдруг эти разрывы.

Мы легли на землю. Рощица была небольшая и редкая - кусты да деревца. Поблизости ни окопов, ни щелей. И вот по этой рощице в течение пятнадцати минут беспрерывно били минометы, как потом нам сказали, установленные немцами на танках, и орудия. Люди лежали, упав плашмя на землю, прижимаясь головами к тонким стволам деревьев, как будто они могли от чего-то защитить.

Потом обстрел прекратился. Роща зашевелилась. Ломая сучья, из-под деревьев выезжали машины. Наш "пикап" был уже заведен. Мотор так и работал с тех пор, как Боровков вместе с нами бросился на землю. Мы сели в "пикап" и выехали по лесной тропке на дорогу, шедшую к Черикову. Дорога сначала шла вдоль рощи, и едва мы вывернулись на опушку, как на повороте за "пикап" ухватился какой-то человек и стал вприпрыжку бежать за нами, держась за борт машины. У него было ошалелое лицо, настолько искаженное страхом, что я с трудом узнал в нем того самого человека, который только что давал клятвы бригадному комиссару. Он кричал, чтобы мы его взяли, что ему не на чем ехать, что он должен ехать, что ему приказали что-то передать во второй эшелон. Не знаю, чем бы все это кончилось, но он вдруг заметил, что какая-то "эмочка" перегоняет нас, отцепился от "пикапа" и вскочил на ее подножку.

Стрельба не возобновлялась. Мы поехали по опушке, потом вдоль реки к какому-то мосту.

Это был не тот мост, через который мы переправлялись, подъезжая к Чаусам, а другой - с другой стороны города и, кажется, через другую реку.

Мы ехали по верху спускавшихся к реке холмов. Ехали совершенно спокойно, и нам начинало казаться, что все это еще утрясется. Вдруг Трошкин толкнул меня в бок:

- Смотри.

Прямо под нами, между нами и рекой, по отлогим скатам длинного холма, по гребню которого мы ехали, снизу вверх, перпендикулярно к нам, похожие на игрушечные, аккуратные, как на картинке, поднимались десятка полтора немецких танков. Как они оказались здесь, с этой стороны города, почему их раньше никто не заметил, до сих пор не знаю. Может быть, устроив ложную панику с той стороны города, они воспользовались этим и обошли его, кто их знает, но теперь, вечером, поднимаясь наверх от спокойно текущей реки, на холм, по которому мы ехали, в двухстах метрах от нас ползли немецкие танки с аккуратными интервалами, как на параде.

Боровков рванул "пикап", мы полетели по косогорам, срезая углы дороги, и наконец выскочили вниз, к мосту.

Но оказалось, что мост не то взорван, не то разобран и по нему невозможно переехать на машине. Решив, что через эту реку, наверное, есть еще какой-нибудь мост - не может его не быть, - мы теперь, когда танки остались позади, уже помедленнее поехали вдоль реки.

Наконец мост действительно нашелся. Это был какой-то временный мостик, сбитый из бревен, лежащих прямо на воде. Мы проехали по ним, как по ксилофону, окуная колеса в воду, и наконец выбрались на тот берег.

Боровков остановил "пикап" и, сняв с пояса фляжку, долго пил, пока не выпил всю до дна. Потом сзади нас вдруг снова начался грохот. Била артиллерия, стреляли минометы. Над Чаусами поднимались пламя и дым. Что там произошло в эти часы, кто оттуда выбрался, кто нет, так и не знаю. За нашей спиной горели Чаусы, а нам нужно было ехать Не в Смоленск, из которого мы уезжали всего какую-нибудь неделю назад, а уже в Вязьму. Настроение было самое отвратительное. Мы въехали в лес и уже в темноте нагнали на лесной дороге медленно двигавшиеся автомобильные колонны второго эшелона армии. Первый час проталкиванием нашего "пикапа" занимался Трошкин, потом он сел в кузов и заснул, и остальное время перед машиной шел я. Боровков минутами засыпал от усталости за рулем. Ему досталось за эти дни больше всех.