Разнотравье - [93]
Вел Матвей себя на суде нахально. Иван Саввич припомнил все его художества за последнее время. Заступаться за Матвея не стала даже Лариса. Она отмалчивалась или отвечала коротко, с ожесточением и обидой. Когда ее спросили: «Что же вы молчите? Ведь вы жена, вы лучше, чем мы, его знаете», она через силу сказала:
— Какая я ему жена? Полгода прожили, а только и узнала, что он лук любит.
Тоня смотрела на ровные подмытые березы, как шлагбаумы наклоненные над водой, и думала, думала… А река шумела над камнями, капризная, своенравная, в Матвея характером, вилась лесом и полями, то широкая, то такая узкая, что не разъехаться и двум лодкам. Местами она бурная, местами тихая, особенно под высоким берегом, где ветер не достает до воды, и прозрачная до того, что дно кажется совсем близко и каждый камешек облит солнцем. На заре Казанка укрыта туманом, и противоположный берег можно угадать только по торчащим из белого дыма верхушкам ивняка. Но как только начинает пригревать солнышко, туман струями уползает по воде в тень высокого берега, открывая взору кусты, узкую, уже бирюзовую лужайку с прошлогодними остожьями, а за ней старую выгарь, заросшую густо пошедшим молодым соснячком.
К весне река разлилась, натаскала из лесу уйму всякого лома, коряг и стволов и теснится среди них, кипит, сердится. Загородить бы ее плотиной, поставить бы электрическую станцию, дать дело по силам — и успокоится она, уймется, станет приносить пользу…
Тоня думала и все больше расстраивалась… Конечно, она совершила громадную ошибку. Конечно же ей надо было рассказать суду, как Алевтина Васильевна спровоцировала ее встречу с Матвеем в недостроенном клубе. Кто знает — может быть, это могло хоть немного помочь. Ведь если разобраться — Матвей страдает за нее, за Тоню… Она должна была сделать все, что в ее силах, чтобы облегчить участь Матвея. А она струсила… Ведь пришлось бы говорить о любви. И она струсила! Какая подлость! Ой, какая подлость!
Душевное напряжение Тони дошло до того, что она решила сейчас же, любым способом вернуться в город, в суд, добиться приема у прокурора. И она уже встала, чтобы пойти, но за деревьями послышались шаги, и на берег вышла Лариса.
— Вот ты где, — сказала Лариса. — Что, рада?
Тоня тупо и равнодушно взглянула на нее.
— Что же мне с тобой теперь делать? — медленно приближаясь, продолжала Лариса.
— Делай что хочешь, — сказала Тоня, переводя взгляд на воду. — Мне абсолютно все равно.
Лариса остановилась возле нее, крепко сомкнув губы.
— Доигралась с огнем? — мрачно спросила она. — Доигралась, змея?
— Хватит! — Тоня резко обернулась. Глаза ее сверкали. — Делай со мной что хочешь, только молчи. Да, я подлая. Да, у меня не хватило мужества выступить в его защиту. Это все верно. А ты что, лучше? Почему ты ничего не объяснила суду? Ты первая говорить должна была, ты кричать должна была, на весь суд кричать, потому что ты ему не кто-нибудь, — ты ему жена.
— «Жена», «жена», — передразнила Лариса. — Если бы тебя к нам в деревню не занесло, была бы я ему настоящая жена… А не понимаешь, не попрекай.
— Нет, понимаю. Очень хорошо понимаю. Да, да… Ты хотела, чтобы его посадили. Ты мстила ему.
— Я мстила?! Матвею? Какая ты все-таки дурная…
— Как я сразу не догадалась! — Тоня почти кричала. — Конечно, мстила… Молчанием своим мстила.
Лариса подошла к поваленной березке и устало села.
— Слушай, чего скажу, ты… — проговорила она. — Не ори только, в ушах звенит. Матвей сам не велел мне рта раскрывать. Потому что если уж говорить, так пришлось бы сказать, что мы с Алевтиной отравить тебя собирались.
— Это правда?
— А за что он Алевтину в погреб засадил? Ну вот и все. Так я и знала, что молчать долго не смогу… Теперь ступай доноси на меня. Матвея выпустят, а меня посадят. — Лариса горько улыбнулась. — Вот и будет, как тебе надо.
— За кого ты меня принимаешь, Лариса?
Тоня подошла к ней и села рядом. Некоторое время обе они молчали и смотрели на воду.
— Отец на тебя злющий, — сказала Лариса.
— Матвей будет подавать, апелляцию? — спросила Тоня.
— Не станет он никуда подавать.
— Надо его уговорить! Обязательно надо уговорить. Разве ты не понимаешь, что такое тюрьма? Еще заболеет там. Ведь он такой некрепкий.
— На вид некрепкий, а прижмет — лифчик лопается. Сама небось знаешь.
— Нет, не знаю, Лариса.
Они посмотрели друг другу в глаза. Лариса встала.
— Полно реветь, — сказала она. — Идем, что ли.
И они пошли в Пеньково по высохшей тропинке.
Весенний вечер был тих и прозрачен. На чистом небе спокойно сияли звезды. Каштановым бархатом расстилалась до самого леса теплая, принявшая зерно земля. Трактористы включили фары, и из-за ближнего колка, из бригады Зефирова, донесся серебряный звон гаечных ключей.
Глава двадцатая
НА КОТОРОЙ ПРЕРЫВАЕТСЯ ПОВЕСТЬ
Уже в начале лета настоящим колхозникам становится ясно — впрок или не впрок пошли их труды.
Рожь еще не начала буреть, еще растет прямо, солдатиком, не отягченная колосьями, и послушно веется легоньким ветерком; гречиха еще не зацвела, кукуруза еще не украсилась своими султанчиками, лен еще невысок и пронзительно-молодо зелен, а настоящий хлебороб уже сердцем чувствует, как одарит его земля за долгие труды и заботы.
