Разнотравье - [149]
— Не пойму я тебя, Петрович, — сказал Лопатин, пропустив мимо ушей длинное поучение. — Ты же сам не был согласен. Собирался бороться…
— Есть обстоятельство, Юра… — пряча глаза, проговорил Столетов. — Без зарплаты работать могу, без харчей могу, а без доверия — хоть ты мне тут ковров персидских настели — ничего у меня не выйдет. Не могу без доверия существовать. Ни в семье, ни в колхозе.
У него щекотнуло в носу. Он тронул пальцем угол глаза и посмотрел. На пальце блестела капелька. Он удивился, осторожно проверил другой глаз. Заблестела еще одна чистая капелька.
Столетов усмехнулся и покачал головой. Давненько этого с ним не бывало.
— Ну как, пошел бы с таким в разведку? — спросил он Лопатина.
В дверь тихонько, мизинчиком постучали.
Вошла Людмила Сергеевна.
— Пойду, — сказал Лопатин. — Супруга одна. Боится.
— Ступай к супруге. Так и не удалось нам с тобой за два-то года по душам поговорить… Дела.
Людмила Сергеевна долго объясняла, что должна ехать, что ее ждут больные дамы и что она должна терпеливо нести свой крест.
Столетов понял, что она пришла просить машину до станции, но слушал не прерывая.
— Ну что же, до свиданья, — сказал он, поднимаясь. — Завтра пойдет грузовая за известью. Можете садиться в кабинку.
— Спасибо, — бледно улыбнулась Людмила Сергеевна. — Только я еду не одна.
Она достала из сумки сложенный вчетверо голубой листок бумаги и протянула Столетову. Это было заявление Светланы об увольнении по собственному желанию.
— Это что, она сама написала? — спросил он растерянно.
— Конечно, — улыбнулась Людмила Сергеевна.
Столетов подумал немного.
— Ну что ж. Подпишу, пока при власти.
Он размашисто написал в углу «Бух. Оформить» и протянул листок.
— Мерси! — сказала Людмила Сергеевна.
Она сунула бумагу в сумочку и дробными шажками направилась к выходу.
— Погоди, Людмила Сергеевна, — проговорил Столетов, поднимаясь из-за стола. — Встретились мы с тобой по-плохому, давай хоть попрощаемся по-хорошему.
Он подошел к ней, взял ее за руки.
— Ты прав, Захар… — сказала она, — Мы не смогли бы ужиться. Когда-то я мечтала работать в деревне… И чтобы у меня были обязательно куры… Но теперь нет… Без коммунальных удобств… Нет, нет, никогда.
— У тебя деньги-то есть хоть?
— Мерси, Захар. Я не люблю говорить о деньгах… Как ты тут?
— Ничего. Бывало, иду в бригаду, по дороге мечтаю: дойду, мол, до кустиков, а навстречу — Людка. То есть ты, значит. Теперь и этой мечте конец…
— Кстати, что у тебя с этой дояркой? Любовь или страсть?
Столетов поморщился и убрал руки в карманы.
— Страсти-мордасти, — сказал он.
— Не паясничай. Это тебя дешевит… А со Светой ты разговорчив. Даже слишком. — Она плотно закрыла дверь и сказала шепотом: — Разве можно было открываться Светочке?
— Ты это про что?
Она погрозила ему пальцем.
— Будто не понимаешь… Ну про Дедюхина, про донос, конечно… Опять не понимаешь? Ведь если то, в чем ты признался Светочке, станет известно местным жителям, — ты пропал.
— Вот теперь понятно. Неужели догадались?
— А как же иначе! Ты что, действительно всех кругом за детей считаешь?.. Ну не сердись, не сердись. Между нами, я тебя совершенно не виню… Но девочку ты своим признанием поставил в ложное положение. Слава богу, мы уезжаем и…
— Дай-ка ее заявление, — сказал Столетов сквозь зубы.
— А что, надо еще где-нибудь завизировать?
Она стала копаться в сумочке, достала голубой листочек.
Столетов взял его, порвал на мелкие лоскутки и выбросил в окно.
— Что ты делаешь! — закричала Людмила Сергеевна.
— Она не поедет. Не пущу.
— Как так?
— А так. С вами она вовсе пропадет.
19
В субботу Светлана мылась в баньке Ниловны. Было приятно на чистом скобленом полке, нежарко.
— Спинку потереть, дочка? — предложила Ниловна.
— Не надо, бабушка, я сама, — откликнулась Светлана сверху. — А то председатель пришьет эксплуатацию человека человеком!
Старуха поворчала и побегла нагишом за реку за холодной водой.
Когда мать объявила, что Столетов порвал ее заявление, Светлана не огорчилась. В колхозе, конечно, скучно, но жить с матерью, постоянно видеть обмазанные жирным кремом морды, слушать однотипные разговоры о тряпках и изменах еще скучней. Такая тоска!
Заявление Светлана написала главным образом для того, чтобы узнать, как поведет себя Столетов. Порвал — и хорошо. Станет обзывать никудыхой, можно поинтересоваться: «Чего же вы никудыху не отпускаете по собственному желанию?»
Ей вспомнилось, как Столетов рассказывал Варе, что заключенные коммунисты помогали товарищам, поддерживали больных и упавших духом, вселяли бодрость и уверенность в будущее, в неизбежную победу справедливости.
Иногда было нелегко. Столетов вспоминал, как трудно было с профессором-ихтиологом, который твердо поверил, что он враг народа, и разубедить его долго не удавалось.
Но Светлана — не профессор-ихтиолог, и вбить ей в голову, что она никудышный человек, никому не удастся!
— Ниловна! — сердито закричала она. — А пар можно сделать? Ну, так, как вы моетесь, деревенские! Можно?
— Так ведь ты жар не уважаешь?
— Уважаю!.. Давай, Ниловна! Я ничего не боюсь!
Ниловна перекрестилась, плеснула на каменку. Шумно дунул горячий пар.
— Будет?
