Разноцветные глаза - [56]

«Таким образом мы можем найти свое истинное место», – размышлял Омир Ямомет. Когда юноша прочитал об этом, или, по крайней мере, ему показалось, что прочитал, он сильно испугался. «Сердце окрасит мне глаза и уши и все будет выглядеть не так, как прежде», – подумал он и тут же попытался отправиться навстречу самому себе по дороге от Дуная и увидеть себя по-новому. Но в крохотном пробеле между книжными словами оказалась пропасть. «На это способен только Бог, – думал он, – который со своего места смотрит на свое тело на кресте».

Спустя год или два, став старше и искуснее в словах, вчитываясь вновь в страницы книги, Омир Ямомет не смог уже отыскать тот отрывок, что так его поразил. Он искал и искал, листал книгу, оставляя ее на ветру, чтобы страницы сами открылись, в надежде, что узнает нужное место, но все напрасно. Честно говоря, он нашел несколько фраз, напоминающих то, о чем он когда-то прочитал, но они говорили что-то иное, и желанного смысла, что открылся ему, пока он не вполне постиг книжный язык, больше не снизошло. Тогда он перестал читать и стал спасать прочитанное от написанного. Он занялся знахарством и пошел по стопам своего учителя – попа, который и сам, покуда был молод, занимался целительством.

«Знахарь, – думал он, – подобен укротителю зверей, что ведет на веревке рысь, козу и птицу. Он не может кормить их всех одной пищей, ибо одно и то же семя по-разному прорастает в разной почве. От одной и той же болезни не излечишь одним снадобьем того, у кого волосы соленые, того, у кого они пресные, и того, у кого борода горчит. Все зависит от людей, а не от их недугов. Как иной раз испугает нас бездна в дождевой луже, в которой разве что чуть намокнет обувь, так же опасны и небывалые высоты в нас самих – с них можно сорваться в такую пропасть, рядом с которой обрыв на Дунае – ничто. Все зависит от того, куда мы шагнем. В реку – лишь замочим подошвы, в бездну под водой в той же луже – разобьемся. Вот так и наши болезни могут оказаться смертельными или безвредными».

Церковь постепенно наполнялась больными, и по праздникам он прикладывал руки, умащенные травами, на глаза немощных или велел им замкнуть в челюстях немного света свечи и хранить его до следующего праздника, чтобы свет этот много раз переночевал во рту. Иногда он встречал людей со страшными ранами, про которые ему говорили, что они нанесены саблей его брата, но в тех глубоких порезах, не щадящих даже кость, он не мог узнать слабую руку мальчика, с которым вместе вырос. Со временем раны становились все мельче и мельче, как будто рука, наносившая их где-то там далеко, устала или дрожала во время удара.

«Что происходит с моим братом?» – спрашивал себя Омир Ямомет, перевязывая раненых.

Так продолжалось пять лет, и вот однажды Омиру сообщили, что в село вернулся Вит. О нем и раньше доходили порой разные слухи – что он погиб, что ест с сабли, что просфору берет копьем, что он из тех, кто в один день бывает на свадьбе, на похоронах и на празднике по случаю завершения строительства, когда на крыше крепят конек. Омира Ямомета иногда звали спуститься вниз по течению и взглянуть на военные укрепления с другой стороны воды и на мир, в котором бродит страх, посеянный его братом, но он упорно отказывался. А слухи о брате не иссякали. Говорили, что он скачет на коне, как отец, – если это вообще был их отец, – что за ним идут другие, такие же, как он, что он получил наследство и стал господином, что насытил глаза, объездив мир, что сидит в высоком седле, так тесно к нему прижавшись, что женщины удивляются, где у него, такого крупного, помещается в этакой тесноте его кожаное копье.

Вит Ямомет действительно в тот же вечер появился в селе.

– Я знаю, в какую чашу не наливают: в полную, – сказал он, с трудом сходя с коня на ступени церкви. – А ты? – обратился он к брату насмешливо. – Слышал я, что ты до сих пор женской сладости не хлебнул. Никак не научишься смотреть третьим глазом?

– И часы, что остановились, показывают иногда точное время, – отвечал ему Омир, впуская его в келью под церковью.

Так у братьев с самого начала не наладились отношения, что были между ними раньше. Когда легли спать, Омир понял, что сны Вита тяжелее его руки. Тогда же ему стало ясно, что Вит приехал вовсе не для того, чтобы повидаться с ним, а чтобы исцелиться. Как первая половина их имени отправилась в мир и носилась по ветру, так и вторая, подобно эху, разнеслась и позвала к себе первую. Голос вернулся к эху. Вит нашел Омира не по любви, а по его славе целителя.

«Вижу я, брат, – думал той ночью Омир Ямомет, глядя, как Вит во сне борется с постелью, – душу не породить телом. Кажется мне, что души наши – не от тех же самых земных родителей, что наши ноги; душа появляется из другого источника и идет по жизни за своей волной, ищет свои уши, и не слышат друг друга брат и сестра, и не родные они, даже если руки у них родные. Откуда пришла твоя душа? Во сне посадили цветок, а наяву вырос репей. Тот же, кого я жду, тих голосом и дорожит истиной. Мой брат в душе, и телом он мужчина. Я не видел его, но знаю, что он есть, и красота его не дает мне заснуть. Идет он в мою судьбу, навстречу мне, сильный и мудрый, и соединятся в нем милость и истина…»