Размышляя о Брюсе Кеннеди - [8]

К чести документалиста, он отнесся ко всему с юмором. После показа заказал в баре выпивку и классно разыграл в фойе сцену раздачи интервью журналистам. Только вот Бен подпортил все дело: сначала полез интересоваться, уж не сэкономили ли на представителях прессы, а потом разразился длиннющей нудной тирадой журналу «Голливуд», что, мол, тупоголовые люди, вместо того чтобы смотреть «настоящее качественное кино», не желают «оторвать свои ленивые задницы» от дивана и смотрят футбол или дурацкие игровые шоу.

Мириам уж и глазами, и незаметными сигналами пыталась намекнуть ему, что момент не самый подходящий для поиска причин отсутствия зрительского интереса, однако Бен к тому времени заказал уже пятое пиво, и его было не унять. Прозвучало имя Винсента Ван Гога, и понеслось-поехало: и недопонимание, и отрезанное ухо, и, как итог, музей, носящий его имя.

Именно тогда Мириам впервые заподозрила, что в глубине души муж радуется провалу друга. И жало этой радости таилось за неупомянутыми вещами — по меньшей мере полузаполненный зал — тот же самый! — где полугодом ранее прошла премьера его предпоследнего фильма. Его тон напоминал ей разговор здорового с больным — участливый, но в то же время и покровительственный, успокаивающий и оттого тем более снисходительный.

— Мириам?

Она очнулась от размышлений, а может быть, просто от сна:

— Да?

— Ты так и не сказала, нравится тебе это или нет.

Итальянский ресторанчик, только Бен и она, вдвоем.

— Да-да, конечно. Мне понравилось.

Короткая пауза, и снова:

— Мириам, тебе там не очень одиноко? Я имею в виду, ты там с кем-нибудь разговариваешь, а? Друзей, может, завела?

Ее сознание внезапно прояснилось, она даже сразу сумела сесть прямо в подушках. Да ты знаешь, кто здесь? Вот он, тот самый момент! Брюс Кеннеди… Ей ничего не стоило произнести это имя совершенно запросто, да с какой стати она вообще станет распространяться о мимолетном разговоре у плиты с яичницей?

Но момент ушел, она ничего не сказала.

В следующий миг они попрощались, и Мириам обещала, что завтра непременно позвонит детям после школы.

Позднее она не могла вспомнить причину своего пробуждения, в открытые двери балкона на потолок падал свет от фонарей по периметру бассейна.

Сердце тяжело колотилось в груди, губы пересохли, растрескались и болели даже от прикосновения языка. Она спустила ноги на пол, села на край кровати. Встала со стоном. С полдороги к балкону вернулась, вся дрожа, накинула на себя простыню. Босыми ногами ступила на холодную балконную плитку.

Он сидел на лесенке вышки, рассеянный свет фонаря лишь частично освещал его фигуру, вспыхивающий по временам огонек сигареты выхватывал из темноты лицо.

Если поднимет голову, он увидит голую женщину, закутанную в простыню. Она не знала, хочется ли ей, чтобы он взглянул в ее сторону. Не знала, хорошо ли для нее, если Брюс Кеннеди увидит ее в белой простыне, или же он просто решит, что имеет дело с весьма озабоченной нимфоманкой средних лет.

Она резко отпрянула назад и теперь стояла одной ногой в комнате, другой — на балконе, но свет фонаря на нее не падал.

Он поднялся, бросил сигарету. И тут взглянул наверх.

Она не различила его лица. Но твердо знала, что он смотрел. Без всякого сомнения, на ее балкон. Она стояла не шевелясь, чувствовала жар во всем теле, словно все ее существо заливала краска. Видел ли он ее? Видел ли женщину, закутанную в белое? Или он видел только белую простыню?

Задним числом она поняла, что зажмурилась буквально на секунду. А когда открыла глаза, Брюс Кеннеди исчез.

4

Сегодня на санлукарском пляже народу было больше обычного. В первую очередь мужчин. Они бродили в одиночку или группами по трое-четверо, большинство в плавках, иные небрежно перекинули через плечо полотенце, все вели оживленные разговоры. По-испански.

Вдалеке звонили церковные колокола, наверное, праздник какого-нибудь святого, которого в этот день распяли или сожгли. Сама она для мужчин словно не существовала. Они направлялись к причалу небольшого парома через Гвадалквивир, громко разговаривая и жестикулируя.

Она заметила мужчину, лицо которого показалось ей знакомым. На нем тоже были плавки, с крупными цветами, подсолнухами, как она поняла, приглядевшись. Он помахал ей, но она только вежливо подняла руку. Нет, я никуда не пойду. Конечно, вслух она ничего не сказала, надеялась, что он и так поймет.

Неторопливо ступая по песку, мужчина приближался к ней. Он бесстыдно запустил руку в плавки, не оставляя ни малейшего сомнения в том, что он там прихватил.

— Взгляните-ка. — Он остановился возле нее.

Она не решалась поднять глаза, но твердо знала, что этот тип спустил свои подсолнечные плавки ниже колен. В свою очередь, мужчина со знанием дела ощупывал взглядом ее тело — сверху вниз и обратно, снизу вверх. Он не торопился.

— Да посмотри же, — не унимался он.

Чтобы не смотреть на него, она устремила взгляд туда, где мужчины толпились у небольшого парома, куда по сходням заводили на цепи окровавленного быка. Ни на ком к тому времени уже не было плавок. Однако каждый натянул на голову капюшон. Некоторые держали в руке нож или другое колющее оружие, а самый большой и толстый среди них волочил за собой по песку средневековый секач с длинной рукоятью.