Размышления у окна - [2]

Я архитектор, и я растворился в бешеном ритме пространства. Множество форм, конструкций, решений. В этом море можно было утонуть. Кругом были неповторимые, непревзойдённые формы. Здания пересекались, перебивались и возносились, формы менялись, переплетались, переходили в плоскости и пространства. Дороги извивались и уходили, раскручива- лись и мелькали. Они говорили языком, непонятным непосвящённым, но богатым и разнообразным в архитектуре.

Я приехал сюда с моими проектами. Теперь эти проекты лежат у меня в столе. Я шёл мимо неприглядных строений, мимо облезлых кирпичных заборов и бедных кварталов и видел на их месте мои здания. Они поднимались, белые и светлые, обещая удобства и экономические выгоды. Но для меня не нашлось места как для архитектора. Я не умел устраивать свои дела. В этой обетованной для архитектора земле я оказался лишним. Меня приглашали в Сан-Франциско, чтобы проектировать там дома для фермеров, но я, почему-то, отказался. Это выглядело бы резонным - начинатъ наступление на Нью-Йорк из провинции (я должен был работать не в самом городе Сан-Франциско, а в маленьком городке в трёх часах езды от СФ), но я не хотел уезжать из Нью-Йорка. Все мои радужные мечты рассеялись как дым. Это могло показаться неправдоподобным, что никто не заинтересовался моими проектами, но я искал не одобрения, а работу.

Работы не было, и хорошо, что я нашел хоть такую.

Самое главное, что я потерял веру в смысл происходящего. Я знаю, что люди, строившие этот город, задавались какой-то определённой целью. Сами того не сознавая, они создавали то, что будет одним из самых великих городов планеты. Многие центры брали на себя функцию Вечного Города, и, наконец, этот жребий остановился на Нью-Йорке. Вена и Рим, Париж и Петербург - все они были центрами, центрами цивилизамии. Нью-Йорк - один из самых, самых совершенных. Этот остров камня и далёкого, высокого неба не оставил места для простого человеческого чувства. Нет, конечно, и здесь есть что-то такое, что могло бы наполнить душу чувствами, не уступающими по силе впечатлениям от природы, от книг, от д р у г о й жизни. Но, в то же время, есть во всём этом что-то циничное, что-то ограниченное, что-то вызывающее. Когда идешь пешком, эти контрасты сглаживаются, когда едешь в автомобиле, они ярче бросаются в глаза; когда сидишь в небоскребе, к этим обоим ощущениям примешивается элемент страха. Сверху всё упрощённее, всё светлей, всё красноречивее. Снизу здания кажутся живыми, вызывают ощущение, подобное ощущению от вида хищной птицы или сверхзвукового авиалайнера. Они бросают человеку вызов, ибо они - детища рук человеческих, и возносятся ввысь, как возносится над толпой гений человеческой мысли. В таких домах хорошо жить (работать) тому, кто сам возносится над толпой, кто принимает этот вызов, или тем, кто растворяется в нём. Остальным трудно будет сознавать, что это не их собственность.

В Чикаго таких - хищных - домов больше. Чикаго объединяет все хищные, агрессивные черты Нью-Йорка. В Нью-Йорке же это только часть домов, часть домов, в большинстве своём эклектичных.

Я, не замечая того, становлюсь философом. Я не могу разобраться в назначении архитектуры, я вижу, как все преупевают лучше меня, как прошлое ускользает, словно линия горизонта. И тогда я начинаю размышлять с целью восстановить смысл. Так бывает всегда, что человек, не в силах объяснить простое, начинает усложнять проблему и объяснения. Это закономерный этап развития человеческой мысли.

Вчера на бульваре я видел мальчика, который продавал газеты. Он произносил длинную тираду вместо того, чтобы просто предложить товар. Дело шло у него хорошо. Проезжие бойко раскупали "Newswеек" и "New-Уork Тimеs".

Здесь, на высоте, нервы всегда на пределе. То ли это происходит потому, что в комнате, где я нахожусь, мало предметов, то ли потому, что высота держит человека в напряжении. Да, вот ещё что. Окно влечёт меня как непреодолимая сила. Я часто был принуждён наблюдать как бабочки и другие насекомые стремятся на свет. Нечто подобное происходит со мной.

0 н и летят, тычутся, сталкиваются с источником света, бьются о стекло, летят навстречу бегущему автомобилю. Меня тянет к себе окно. Мне хочется очутиться в нём, раствориться в нём. Я тщетно пытаюсь обьяснить это чувство. Оно было мне неведомо раньше.

Кто сказал, что у человека пять органов чувств? У него десятки, сотни, тысячи органов чувств. Почему бы нам не предположить, что у человека есть чувство боковой линии, как у рыб? Почему бы нам не представить человека, принимающего радиоволны Вселенной без помощи приборов и устройств, почему бы... Впрочем, это не так уж занятно. Гораздо занятнее небо, усеянное мельчайшими огнями, свечение окон, реклама у Эквитебл Билдинг. Звёздное небо, небо, покрытое ночными огнями, сияние ореола ночи влечет меня гораздо сильнее. В нём я вижу что-то непреходящее, вечное, порою жестокое. Окно влечёт меня, как магнит притягивает кусочки железа.

На улице сейчас, определённо, душный, тесный воздух, небо видно только кусочком лазури, но я непременно хочу охватить всё это. Жёлтые листья когда-нибудь опадут с каштанов, закружатся, завертятся в опалённом свечением воздухе. Тёмные лужи, как загустевшая кровь, налягут, наложатся на тротуары; изо рта при выдохе будет идти пар. А пока я сижу на пятьдесят седьмом этаже и вспоминаю о солнечном лете Греции. Время бежит, движется к тому периоду, когда все сходства будут преодолены. К тому периоду, когда всё вокруг будет покрыто белой и холодной пеленой, когда холодные и густые сумерки повиснут над спящим ночным городом. Лето кончится.