Мы легли в траву возле недоделанного фундамента какого-то летнего домика, в тени узловатой, взлохмаченной сосны. Небо, если долго в него смотреть, постепенно опускается на тебя, и лишь голоса детей снова и снова заставляют его взмывать кверху. Тепло земли проникает в нас и смешивается с нашим собственным теплом. Порой мы перекинемся словом, но редко. То, что мы позднее должны будем сказать друг другу, можно лишь предчувствовать: у слов тоже есть свое время, их нельзя произвольно извлекать из будущего по собственному усмотрению. Знать, что они придут в свой срок, уже достаточно.
Часа через два-три мы расстанемся. Она сунет мне в машину цветок красного мака, сорванный ею по дороге. Тебя ведь не смущает, что он скоро осыплется? Нет, меня это не смущает. Она останется стоять посреди дороги, будет махать мне рукой. Может быть, мы еще увидимся, а может быть, и нет. Сейчас наше дело — смеяться и махать.
Криста Т. останется.
Когда-нибудь захотят узнать, кто она была и кого это забывают. Захотят увидеть ее, она поняла бы это. Зададутся вопросом, а точно ли существовал тот, другой образ, на котором упорно настаивает память скорби. И следовательно, однажды должны будут ее воссоздать. Чтобы умолкли сомнения, чтобы ее можно было увидеть.
Если не сейчас, то когда же?
