Размышления хирурга - [32]

В этом отношении роль врачей всегда была очень близка к роли священников, ибо те и другие встречали рождение человека в мир и провожали людей «на тот свет» почти всегда совместно. И как служители культов – ксендзы, монахи, муллы – были частой и излюбленной мишенью для сатиры и насмешки в поэмах и пьесах для сцены, так и врачи давали богатый материал для обличений в их бесполезности, корысти и алчности. Насмешки над лекарями и всевозможные сюрпризы с мнимо заболевшими были излюбленными мотивами в комедиях Мольера (середина второй половины XVIII века).

Несколько позднее, в эпоху так называемого плутовского романа, рассказывая о мошенничествах и проделках главного героя, авторы обязательно делали его на некоторое время врачом и ставили в столь же смешное, сколь неприглядное положение. Будь то испанец Жиль Блаз во французской повести Лесажа или перс Хаджи-Баба в английском романе Дж. Мориэра, оба этих веселых проходимца среди своих приключений поступают на службу к врачам и почти сразу сами приступают к практике. Уметь и знать тут нечего, любое надувательство сходит с рук, независимо от того, выздоровеет больной или нет. Мораль не только этих бродяг, но и старых профессиональных врачей, их хозяев, не только низкая, но явно криминальная. Их единственная цель – корысть и обогащение, средства для этого все хороши, сама жизнь больных не стоит ничего, а лечебные средства годятся любые, даже самые нелепые. Самонадеянность, бесстыдство и наглость врачей таковы, что некоторые из слуг-лакеев не находят в себе моральных сил служить у таких хозяев. Об этом подробно рассказывает такой кочующий слуга, переменивший много хозяев различного общественного положения и профессий, героине комедии «Дон Хиль – зеленые штаны» испанского автора Тирсо де Молино (Габриэль Тейлс)[5], первого сценариста и поэта воспевшего Дона Жуана (1610), за коим последовали Мольер, Моцарт, Байрон, Пушкин и множество других.

Греческий врач Архагаф (из Пелопоннеса) поселился в Риме в 219 г. до н. э. и своими хирургическими операциями приобрел такую славу, что правительство дало ему дом и римское гражданство. После этого греческие врачи массой хлынули в Италию. Катон непрестанно нападал на этих иностранных врачей в своих речах и книгах и стремился своей собственной справочной книжечкой, составленной по собственным выпискам из греческих источников, восстановить старинный обычай, по которому глава семьи является в силу этого и домашним доктором.

По словам Моммзена, публика не обращала внимание на упрямое стариковское ворчание Катона, однако докторское ремесло, бывшее в Риме одним из самых доходных, оставалось иностранной монополией, и в течение нескольких столетий в Риме не было врачей, кроме греческих.

Суждения Катона были очень резки: «В своем месте я расскажу тебе, сын мой Марк, то, что я узнал об этих греках в Афинах по собственному опыту, и докажу тебе, что их сочинения полезно просматривать, но не изучать. Эта раса в корне развращена и не признает никакой правительственной власти. Верь мне, в этих словах такая же правда, как в изречении оракула; этот народ все погубит, если перенесет к нам свое образование, и в особенности если будет присылать сюда своих врачей. Они сговорились извести своими лекарствами всех варваров, но они требуют за это платы, для того, чтобы внушить к себе доверие и скорее довести нас до гибели. И нас они называют варварами и даже поносят еще более грубым названием „опиков“, поэтому я запрещаю тебе входить в какие-либо сношения с, знатоками врачебного искусства"».

Цитирующий Катона Моммзен указывает, что этот ревностный защитник римской национальности, очевидно, не знал, что слово «опики», имеющее в латинском языке бранное значение, не имеет такового на греческом языке, и что греки называли этим словом италиков без оскорбительного намерения.

Однако, отрицая греческую медицину, Катон взамен ей рекомендует (Dererust, 160) собственные, испытанные средства вроде, например, «очень действенного» заговора против вывихов, смысл которого, вероятно, был столь же понятен самому изобретателю, как и нам: («Hanat, hanat, ista, pista, sistad damia bodanna-usta»). А вот заговор от подагры: нужно думать о ком-нибудь, ничего не евши, тридцать девять раз дотронуться до земли и плюнуть, а затем сказать: «Terta pestem tenelo solus hie ma-veto» («я думаю о тебе, вылечи мои ноги. Земля, возьми болезнь, а здоровье оставь здесь») (Dererust).

Интерес к врачебной деятельности, живой и обширный, был у Гомера. В обеих его знаменитых поэмах имеется масса упоминаний о врачах и их работе.

Характерная ирония над медициной звучит в «Назидательной новелле» Сервантеса («Лиценциат Видриера»). Сначала он приводит диалог с аптекарем, который при нехватке необходимого масла заменяет последнее тем, что отливает его из лампы, имеющейся под рукой: «Ваше ремесло (аптекаря) обладает свойством, способным подорвать славу самого искусного врача на свете». Он рассказывает историю об аптекаре, не имевшем смелости сознаться, что у него в лавке не было снадобий, которые прописывал доктор. Вследствие этого он вместо одного средства клал какое-нибудь другое, обладавшее, по его мнению, теми же свойствами и качествами, на самом же деле это было не так, и его негодная стряпня оказывала действие, прямо обратное тому, которое должно было произвести правильно прописанное лекарство.