Разлюбовь, или Злое золото неба - [19]

Он прикрыл за собой дверь и повернулся к ней. Высокий, в чем-то даже и симпатичный, с золотыми передними зубами и какой-то шипящей речью.

«Если хочешь жить, – негромко сказал он, – сиди тихо, как мышь, да? Не выходи отсюда ровно час. Ты ничего не видела и не слышала». Он говорил тихо, спокойно, и сам был такой спокойный, загорелый, с каким-то неподвижным спокойным лицом, но, глядя на него, просто жуть Наташу брала. Он отнял у нее мобильный, а от трубки обычного телефона, которая все еще была у нее в руках, оторвал шнур. Лет тридцати пяти, невысокий, со сросшимися такими бровями, в сером пальто. Загудел лифт. Мужик вышел.

Словом, они спустили кровать с больным Хольским на первый этаж, выкатили на улицу и погрузили в джип. Когда он проезжал мимо приемного покоя, его видел водитель «скорой помощи» и идентифицировал как «Шевроле».

Все это мне рассказала сама Наташа. Я познакомился с ней на автобусной остановке, куда вел ее от самых дверей спецкорпуса, стараясь оставаться незамеченным. Больших трудов стоило ее разговорить, но, когда я помог ей забраться в маршрутку и нырнул следом, она поняла, что я от нее не отстану. Такое уж было у меня лицо.

– Вы ему кто? – спросила она уже на улице: маршрутка высадила нас на какой-то незнакомой мне улице, у магазина «Дикси», и мы, усталая худощавая женщина лет сорока в синем стеганом пуховике и я – шли по тропинке к отдельно стоящей хрущобе.

Я сказал, что это родственник моей жены и все такое. Иногда я говорю очень убедительно, особенно когда говорю правду. В общем, Наташа рассказала все, что знала. Или почти все. Ночных гостей видели еще две сестрички с третьего этажа, доктор Корчевный со второго – он как раз поднимался по ступенькам, когда бандюги выходили из лифта, – и видел их дежурный слесарь Володя, менявший смеситель в туалете. Для Наташи похищение Хольского выглядело очень дико; мы уже подходили к ее пятиэтажке красного кирпича. Здесь она жила, во втором подъезде, у которого мы и расстались. И если для нее все это было дико, то для меня скорее странно. Ибо, во-первых, кто-то шерудил на даче незадолго до меня, и не исключено, что шерудил насчет контейнера. А раз так, то напрашивается недвусмысленный вывод, что про контейнер, помимо нас с Хольским, знает кто-то еще. А во-вторых, кто-то вывел Ганса на дачу почти одновременно со мной. Кто? Если это Хольский, то расклад выглядит приблизительно так. Валерий Ильич отправляет меня за контейнером, тут же на него наезжает Ганс. Волей, а скорее всего неволей Хольский выводит на дачу и Ганса. Не найдя на Участковой, 57, искомого, Ганс возвращается в больницу и похищает Хольского, чтобы поговорить о контейнере в более непринужденной обстановке. Бр-рр!

Я шел обратно к маршрутке и, жуя бананы, адресованные Валерию Ильичу, как никогда ощущал присутствие в кармане куртки восьмизарядного пистолета. Он жег карман, как это обычно делают деньги, и требовал немедленного решения на свой счет. Таскаться с ним по Москве, где полно ментов, было опрометчиво, да и отстреливаться от кого бы то ни было я не собирался. Надо ныкать волыну, и как можно скорее.

Да, блин, интересное получается кино. Если верить Хольскому, то все его проблемы из-за документа, который в контейнере, который в сумке, которая у меня на плече. Разговорить поломанного человека ничего не стоит. И вполне возможно что в Бирюлево меня уже ждут.

Честно говоря, была надежда, что все как-нибудь само собой рассосется. Я нырнул в ночной пивбар на Кантемировской, взял пяток «Светлого Невского» и сел за свободный столик в самом углу. И здесь, замахнув пивка, местным закругленным ножом за пару минут вскрыл папку и вытряхнул на стол ее содержимое. Большой серый конверт из крафт-бумаги с липким клапаном, который открылся на диво легко. Ладно, будь что будет.

В конверте лежало два изжелта-древних листа какой-то чудной бумаги, подернутой синеватыми разводами, старые-престарые, хрустящие в пальцах и оставляющие коричневый скользкий налет. Страница была на две трети заполнена непонятными закорючками, которые при желании можно назвать иначе: тайные знаки. Минут пять я пытался с кондачка разобраться в этих знаках, среди которых выгодно выделялись цифры 120206 , вселявшие слабенькую, но все же надежду на то, что автором правили здравый таки ум и твердая память. Нет, с ходу не получается.

Один, два… двенадцать строчек было написано этим загадочным шифром. Позеленевшие от старости чернила, твердый, прямой почерк. Заканчивалось все датой: «1906 года февраля месяца двенадцатого числа», и – неразборчивая витиеватая подпись.

Я развернул второй лист.

Что-то вроде карты-схемы. Она была нарисована красноватым карандашом – впрочем, это он, наверное, теперь, спустя много лет, стал красноватым, а раньше был каким-то другим. Умелая, я бы даже сказал, профессиональная рука изобразила поперек всей страницы извилистую речку с двумя протоками, лес в виде множества рыбьих скелетов, поставленных на попа, десяток домов вдоль двойного пунктира улицы, которая через лес спускалась к реке. Один из домов был помечен жирным крестом.