Различия - [26]

А после смерти Отто выяснилось, что на его сберкнижке в Почтовом сберегательном банке кое-что осталось, и даже немало. Точнее, как раз столько, сколько нужно. Потому что инфляция обесценила почти всё. Под конец бумажная банковская лента, которой были скреплены купюры, стоила больше, чем сами сотни, тысячи, миллионы и даже миллиарды новых банкнот. После того как все пересчитали по курсу и отбросили нули, с точностью до пары[12] получилось столько, сколько требовалось, чтобы в соответствии с последним желанием Отто кремировать его, купить самую скромную урну, запаковать ее, перевязать бечевкой, запечатать капелькой темно-красного сургуча и послать заказной бандеролью в одну  далекую страну. Тот, кто на последней бандероли Отто выводил адрес получателя, тот, кто для уменьшения платежа в графе «Ценность почтового отправления» написал «1 динар», утверждал потом, что этим получателем был не кто иной, как Тршутка.

Но сначала о трех учащихся, которые некогда сидели в четырнадцатом ряду.

Мемориальная доска

Привожу здесь только часть очень длинного списка: Петрониевич... Ресавац... Станимирович

Каждый из них в своем учебном заведении старался не делать одних и тех же смертельно скучных заданий по истории. Сельскохозяйственный техникум. Станкостроительный техникум. Гимназия. Они толком и не знали друг друга. Возможно, когда-нибудь и сидели слева направо в кинотеатре «Сутьеска». Точно одно: однажды история собрала их вместе — на мемориальной доске с именами погибших в войнах девяностых.

Петрониевич (утверждавший, что и так все уже знает, что учить ему ничего не надо) был убит в Хорватии; в свое время он отслужил положенное и числился в резерве, но пошел добровольцем, не мог нарушить клятву, данную Югославской народной армии, и истек кровью где-то на пшеничном поле в Славонии, подорвавшись на противопехотной мине.

Ресавац (который говорил, что у него впереди куча времени, что он все еще успеет прочитать) погиб в Боснии, неизвестно где, как и, судя по всему, за что, его тело так и не было найдено, а идеи, ради которых он решил взять в руки оружие, со временем исказились до неузнаваемости.

Станимирович (тот, что надеялся, что «заторможенная» преподавательница истории не доберется до его имени в списке) был настигнут осколками кассетных бомб НАТО на улице, когда приехал навестить родственников в Нише, бомбы падали в границах допустимых отклонений, всего-то плюс-минус несколько сотен человеческих жизней...

Вилла с двадцатью комнатами

Тршутка. Я уже говорил, что это ее прозвище, потому что имя и фамилию она изменила, когда перебралась за границу. В том, в чем была, то есть в бабушкиной шляпке, бархатных перчатках для дневных выходов, в ожерелье из гематитов и в отечественной джинсовке. Накануне войны. Сначала о ней никто ничего не знал. А потом фотография Тршутки появилась на обложке одного из самых известных глянцевых журналов. Она была снята в окружении безукоризненных, одинаковых лицом и телом красоток. Собственно, единственное их отличие состояло в экстравагантных моделях одежды, созданных самой Тршуткой. Так было написано под обложкой, в большой статье с десятком цветных фотографий, под заголовком «Balcan dreams by Trshutka».

Соединяя несоединимое, Trshutka очень быстро стала тем именем, без которого не мог обойтись ни один из мировых показов моды. Хорошо информированные источники сообщали, что она разбогатела настолько, что могла теперь позволить себе всё. Тем не менее она никогда не жила в квартире площадью больше двадцати пяти квадратных метров. Правда, таких квартир-мансард у нее было ровно двадцать. В самых экзотических уголках мира, в самых красивых городах, в самых элитных кварталах. Это было ее страстью — коллекционировать мансарды (только комната, ванная и вид из окна) по всему свету, неподалеку от тех мест, где ей приходилось бывать по работе и где она никогда не задерживалась дольше чем на три недели, перемещаясь из одной в другую с такой легкостью, словно их разделяли лишь межкомнатные двери. Иногда в течение недели меняя по семь видов из окна, выходившего то на нью-йоркский Центральный парк, то на мексиканские вулканы вокруг Сьюдада, то на флорентийские палаццо с их фасадами цвета зрелого граната, то на покрытое рябью Женевское озеро, то на Сену и Эйфелеву башню, наряженную, как исполинская елка, то на какую-нибудь кипящую от зноя улицу в центре Марракеша, то на золотой песок лагуны индонезийского архипелага, еще не внесенной в каталоги туристических агентств.

Тршутке писали все ее бывшие парни, а их было немало, с просьбами помочь в получении визы и прочего. Она ни с кем из них не общалась. Но ее личный секретарь каждый раз высылал должным образом оформленное приглашение, необходимое для поездки, а также чек на сумму, достаточную для покупки авиабилета и первых месяцев жизни на чужбине. Сама же она не черкнула в ответ ни строчки. Только однажды на большом вертолете в родной город Тршутки прибыла ее свита: вышеупомянутый личный секретарь и с ним знаменитый врач-ревматолог, две медицинские сестры и четверо настоящих негров-секьюрити; они приехали забрать ее бабушку. И как утверждают все те же посвященные, теперь бабушка проводит свои дни на прекрасном курорте, окруженная вниманием и уходом, в тростниковом шезлонге на берегу моря, под сенью своей шляпки (тончайший фетр «нулевка», бордовая лента натурального шелка, все прекрасного довоенного белградского качества, салон «Парижский филиал»).