Разин Степан - [64]

— А нынче?

— Нынче на наше счастье пало — ты пришел, возьми с собой: к пищали не свычны, в греби гожи.

— В греби сядете — пищали обучим. Ну, гуляй!

Пришел казак с берега Волги.

— Ты отколь слетел, куркуль?

— Сам ты куркуль — я с Дона, сокол! Мне к батьку.

— Вот он — батько!

— Ты отколь?

— От Ивана Серебрякова, атаман. С мирным мурзой все за тобой по берегам гоняли — лошадей умаяли, и оводно местом — беда!

— Ну?

— Погнал нас за тобой, батько, Иван Серебряков, наказать велел: «Донской-де голутьбы верховиков с тыщу под Царицын привел», да Мишка Волоцкой в верхних городках набрал столь же и больши охотников, ведет… Под Царицыном челны и струги захватили… В островах на Волге тебя ждут…

— Пей, не зря гонил! У меня нехмельному место узко.

Разин сам налил казаку кружку водки.

— Пей и гони с мурзой в обрат — упредишь нас, скажи Серебрякову: «Кто конной, пущай гонит берегом на Черной Яр, да ордынским с конями ходить днем не можно — ночью ладнее: озер много, овод, изрону в конях немало будет».

— Чую. Извещу по-твоему, батько, спасибо!

— Тебя как зовут?

— А Федько Шпынь!

— Ты завсегда в есаулах ходил с Васькой Усом?

— Тоже собирается к тебе!

Казак ушел.

Бабы, продираясь сквозь солдат, полезли к водке.

Атаман глянул на них через головы, сказал:

— Жонки в походе и нехмельные — навоз. Гоните этих, да чтоб ни одна из них в город до солнца не пошла!

— По слову справим, батько!

— А как дозор на дороге и в полях?

— Учинен… без отзыва никого…

Выступил один из стрельцов:

— А так что, батько, один из наших в город утек!

— Эге-ге! Когда?

— А так что, когда ты с Волги в челнах шел, он сидел на камени у кабака, а к берегу стал, ен и утек!

— Ну, я б его матку и бабу старую! Справится воевода — дадим бой… Нынь же пить, гулять — и за дело, по которое пришли.

— Какое укажешь!

— Поднять с кос кинутые струги, починить в ночь, оснастить, побрать муку с анбаров, рыбу, и в ход с песнями. А где приказчик?

— С насадов приказчик, батько, в Волге плавает. Как лишь ты в кабак сшел, ярыги того приказчика в петлю, да кончили и в воду… Лютой был с работной силой! Ярыги теи нынче у воды костры жгут, все к тебе ладят…

— Добро! Гуляйте, браты…

Разин иногда вскидывал глаза на целовальника, видел, как ярыжка сунулся к нему, и целовальник что-то сказал. Разин окинул кабак взглядом — ярыжки не было. Когда гнали баб, он исчез в суматохе.

— Гей, кабатчик! Пущай твой ярыга кружки сменит.

— Да где он? Не ведаю, вот те Христос.

— Христос у тебя в портках! Ты ярыгу угнал с поклепом?

Целовальник начал теребить себя за бороду и бормотать:

— Народ вольный, атаман… я не ведаю… слова не несет… наемной, едино слово — ярыга!

— Сатана! Жди суда, ежели окажется поклеп.

У кабака зашумели, плачущий голос ярыги взвыл:

— Да, казаки-браты, я за хлебом сшел в город!

Кабатчик задрожал и сел на ящик за стойкой.

Разин крикнул, когда втолкнули в кабак ярыгу:

— Перед кабаком накласть огню, еще сыщите железину!

— Батьке! — сказал один рабочий с Волги. — Мы тут барашка жарили на кольях и все тое жилизины добирались, потом-таки нашли — у костра лежит.

— Волоки!

Рабочий мигом сбежал с горы, вернулся с железным прутом. Казаки против дверей кабака, натаскав головешек, разожгли огонь. Железину кинули калить.

Ярыгу держали стрельцы.

— Скиньте ему портки! — приказал Разин. — Вот, парень, ежели ты не скажешь правды, пошто потек в город, мы тебе спалим то место, без коего мужик бабе негож.

— А-яяй-яй! — Ярыга начал сучить ногами.

— Стрелец, вот на рукавицы, сними с огня железо.

Ярыга метнул глазами на целовальника и закричал:

— Вот Иван Петров, атаманушко, меня с поклепом наладил!

— С каким?

— Молви-де воеводе скоро: «Пришли-де воровские казаки, сам Стенько Разин с ими, кабацкое-де питье пьют безденежно, не платя николи, да разбой, пожог чинить собираются».

— Киньте железо! Парень все сказал.

— Ты, сатана-кабатчик, чего дрожишь? Аль суда ждешь?

Целовальник выбежал из-за стойки, упал на пол перед столом, где сидел Разин, заговорил:

— Мутится разум, атаман вольный, разум мой помешался… Послал парня — мой грех! Потому государеву казну напойну беречь указано: хучь помереть, правду молвю — бьют за нее кнутом. Царю крест целовал беречь деньги, кабацкого питья в долг не отпущать и безденежно ни отцу, ни брату, ни родне какой не давать.

— Поди на свое место! Мы подумаем, как быть. Гей, товарыщи, за дело — струги волоки!

— Чуем, батько!

Кабак опустел, остались лишь Целовальник за стойкой, ярыга в углу, натягивавший крашенинные портки, да у двери в карауле два стрельца с бердышами. Ни кабатчик, ни ярыга не говорили ни слова. Стрельцы были угрюмы. Лишь один, закуривая трубку, не выдержал молчания, сказал:

— А надоть, брат, воли вольной хлебнуть. Ну его, вечное служилое дело — за нуждой к тыну, и то голова едва спущает.

Другой курил и молчал.

С высот за Самарой на Волгу понесло вечерней синевой, за высотами спряталось солнце. По воде широко и упорно запахло свежим сеном.

На косах против кабака около заброшенных стругов плещутся в воде люди.

— Ма-ма-ть!

— Тащи, закрой гортань.

— Под днище за-а-води-и!

— Подкрути вервю, лопнет!

— Ду-у-бину-шка-а!

Трещит гулко дерево.

— Не ломи-и!