Разгром. Молодая гвардия - [2]
Порой возникали драматические противоречия между этим осознанием, этой неистребимой жизненной потребностью «писать» и той громадной практической работой, которую ему приходилось выполнять как руководителю Союза писателей, деятельному участнику общественной жизни.
В этом же письме он говорил с искренним чувством: «…любому делу (к сожалению, кроме самого главного своего дела), любому человеку, с которым связывала меня судьба, я, по характеру своему, отдавал всего себя, не щадя сил, беззаветно, во всю силу души и таланта, безжалостно сжигая себя с двух концов, с безграничной щедростью души еще очень нерастраченной, с мыслью, которая в минуты увлечения звенит во мне, как песня: «Ладно, потом разберемся!»[3].
Может, в безоглядности, в увлеченности делом жизни, во всегдашней перегруженности делами и содержится ответ на вопрос, который нередко задают читатели: «Почему так мало написал А. Фадеев?»
Возникает другой вопрос: «А мог ли он жить по-другому?»
Не без гордости он скажет о себе словами Гете: «…если мы… примемся спокойно за работу… тогда мы приходим к действительному познанию своих сил, убеждаясь, что не только не отстаем от других, но подчас даже обгоняем их»[4].
И действительно, романы А. Фадеева становились событиями в литературной жизни, вокруг них нередко разгорались споры, они никого не оставляли равнодушными.
Полемическая направленность уже видна в самом заглавии романа «Разгром» (1925–1926).
Если брать чисто внешнюю, событийную канву романа, то это действительно история разгрома партизанского отряда Левинсона. А. Фадеев избирает для повествования один из самых драматических моментов в истории партизанского движения на Дальнем Востоке, когда соединенными усилиями белогвардейских и японских войск были нанесены тяжелые удары по партизанам Приморья.
В конце романа перед нами плачущий Левинсон, командир разгромленного партизанского отряда:
«…он сидел потупившись, медленно мигая длинными мокрыми ресницами, и слезы катились по его бороде… Всякий раз, как Левинсону удавалось забыться, он начинал снова растерянно оглядываться и, вспомнив, что Бакланова нет, снова начинал плакать.
Так выехали они из леса — все девятнадцать».
Такое изображение героев революционной борьбы, обстоятельств, в которых оказывались действующие лица, было направлено против романтических штампов, против условной героизации, ходульных фраз, против тех «фантастических образов борцов за революцию», о которых с негодованием писал современник А. Фадеева, автор «Чапаева» Д. Фурманов. В это же время, в 1927 году, М, Шолохов пишет предисловие к рассказу «Лазоревая степь», в котором высмеивает ложную патетику, пафос общих представлений о действительно героическом и драматическом времени революции и гражданской войны.
А. Фадеев, М. Шолохов, Д. Фурманов, А. Серафимович и многие другие писатели, чьи произведения о революции и гражданской войне приобрели мировую известность, утверждали реалистические принципы в искусстве, продолжали и развивали лучшие традиции русской классической литературы, в первую очередь традиции Л. Толстого и А. Чехова.
Для Фадеева Л. Толстой долгое время оставался писателем, чье очарование, чье влияние чувствовалось и в построении фразы, и в принципах изображения внутреннего мира человека.
Впоследствии, в 1953 году, А. Фадеев в письме А. Упиту не без сокрушения заметил: «Лично у меня смолоду выработалась привычка к довольно усложненной фразе — условно говоря, «толстовского» типа. Это так же трудно теперь изменить, как походку. Я часто жалею о том, что эта моя литературная «походка» так мало родственна собственной «походке» Тургенева (я имею в виду только стиль) или Пушкину в прозе. И когда мне приходится беседовать на эту тему с молодежью, я всегда рекомендую им в качестве образцов в области стиля (верней, стилистики) — Пушкина, Тургенева, Чехова»[5].
Учеба у классиков, школа Л. Толстого были плодотворными не для одного А. Фадеева. К. Федин, Ю. Либединский и другие писатели, стоявшие у истоков советской литературы, в большей или меньшей степени, испытали воздействие могучего таланта Л. Толстого.
Роман А. Фадеева «Разгром» стал произведением, в котором «выучка» у Толстого соединилась с новым взглядом на мир, с освоением всего многообразного опыта молодого советского искусства.
В письме 1936 года к Н. Островскому по поводу романа «Как закалялась сталь» А. Фадеев писал: «…книга твоя, несомненно, пробуждает в людях нашего советского народа самые лучшие и передовые чувства, и это ее главное достоинство… я знаю, как трудно, — это самое трудное! — передавать и вызывать новые чувства»[6].
И если говорить о главном в произведениях А. Фадеева, то все они пропитаны поэзией революционных преобразований, поэзией «новых чувств». Именно поэтому самые мрачные, трагические страницы его романов не создают безнадежного, унылого чувства.
Оптимистическая идея «Разгрома» не в финальных словах: «…нужно было жить и исполнять свои обязанности», не в этом суровом и мужественном призыве, утверждавшем жизнь, борьбу, преодоление, а во всей образной структуре романа, в расположении фигур, в судьбах и характерах действующих лиц.
