Разговоры с зеркалом и Зазеркальем - [24]
Тогда мне был пятнадцатый год, и самого того дни я была в полной его власти. И сказано мне было, что от меня будут требовать непосредственного и неограниченного повиновения, покорности, смирения, кротости и терпения, и чтоб я не делала никаких рассуждений, а только бы слушала, молчала и повиновалась. Я все обещала… (47).
Процесс воспитания (дрессуры) и самовоспитания идет не просто и не безболезненно, о чем свидетельствуют такие замечания автора «Воспоминаний»:
Наконец мы переехали в город, где уж прямо началось мое воспитание, и было для меня чрезвычайно тяжко, так что я — хоть бы и оставить их.<…> Бывали такие времена, и я так бывала зла, что желала смерти моему благодетелю. Любить его я долго не могла, а страх заставлял меня и стыд делать ему угодное (47–48).
Но все же процесс самообуздания и самопринуждения к исполнению моральных правил изображается хоть и нелегким, но сладостным, прекрасным. Главная, непреодолимая сложность жизни Лабзиной в ее самоописании состоит в другом: тот, кто в первую голову должен быть ее «отцом» и наставником, олицетворением Господней воли, — ее муж — абсолютно не хочет исполнять подобную роль. Он пытается заставить ее не следовать правилам, а нарушать их. Он искушает ее свободой, призывая: «Выкинь, мой милый друг, из головы предрассудки глупые, которые тебе вкоронены глупыми твоими наставниками в детстве твоем! Нет греха и стыда в том, чтоб в жизни нашей веселиться» (60).
Автогероиня стоит перед неразрешимой дилеммой: с одной стороны, ей внушают необходимость «жить по его (мужа. — И.С.) законам» (37); с другой стороны, «законы» мужа — это декларации эгоистического беззакония и вседозволенности: он требует от нее есть скоромное, не ходить в церковь, веселиться и предаваться разврату, завести любовника (предлагает сам ей выбрать подходящего), родить ребенка от какого-нибудь другого мужчины и т. п.
В ее ситуации нет простого и однозначно правильного решения: она или должна нарушить запрет на непокорность воле мужа, или, покоряясь его воле, пожертвовать всеми своими моральными устоями. Сложность ситуации не позволяет ей описать свою жизнь в непротиворечивом агиографическом дискурсе, хотя она и пытается, как Долгорукова, рассказать свою историю через концепты испытания — искушения — обретения.
Но в тексте Лабзиной (как, впрочем, и у Долгоруковой) мы не находим однозначности и жанровой или сюжетной «выдержанности» — слишком противоречивым оказывается женское Я, слишком сопротивляется оно однозначному модусу самоинтерпретации.
В Записках Долгоруковой идеи жертвенной покорности судьбе, преодоления испытаний ради обретения спасения заставляют акцентировать в образе автогероини черты терпеливой великомученицы. Но здесь же изображаются и совершенно иные стороны ее личности: ее решительность, веселость, ее активность в выборе (почти во всех эпизодах у нее есть выбор, и она сама принимает решение).
Другая сторона рассказа — это сублимация своих фрустраций и обид. Хотя Долгорукова замечает в начале текста: «я буду писать о себе, а не чужие пороки обличать» (20), но все же она довольно явно «обличает» и императрицу Анну, и выскочку Бирона, и особенно — родных мужа, среди которых она чувствует себя чужой и обиженной, самой младшей, самой «крайней», той, которую всегда третируют. Она должна ехать на свой кошт (27), ей дают самое худое место для палатки (29), не разрешают взять свою служанку (37), не соглашаются остановиться и отдохнуть во время слишком тяжелого для нее (беременной) пути по горам (42).
Переживание собственной маргинальности, сублимация обиды через рассказывание о ней — часть ее автобиографического дискурса, и в этой линии самоописания любимый муж — не защитник, не герой, а слабый «сострадалец» (40): он «был болен от несметных бед, источники его глаз не пересыхали» (49).
Неожиданный для того времени психологизм книги Долгоруковой, о котором охотно говорят исследователи, связан именно с противоречивостью, нецелостностью образа Я в тексте. «Собственное психологическое состояние Долгорукая описывает с необычным для литературы того времени вниманием. Она отмечает противоречивость владевших ею чувств»[163].
Подобную противоречивость, несомненно, можно увидеть и в «Воспоминаниях» Лабзиной. «Между строк повествования мы слышим оскорбленность, молчаливый протест <…> скорее, чем приятие унизительного положения. Здесь есть чувство собственного достоинства, которое никогда не оставляет Лабзину: сильно действуют страницы, которые, сосредоточивая внимание на несчастьях, свидетельствуют о способности противопоставлять стыд и гордость»[164], — пишет Б. Хельдт.
Сопротивление, бунт против мужа за право жить по-своему (в данном случае это совпадает с жизнью по «правилам» наставников) проявляется по-разному (и не только «молчаливо»), Например, болезнь — одно из бессознательных проявлений сопротивления. У юной Лабзиной (в ее версии) она оказывается выражением телесного отвращения и «органической» невозможности жить так, как требует муж. Болезнь («одеревенение», как часто обозначает свою реакцию Лабзина) — это своего рода уход, «бегство» от неразрешимой ситуации во «временную смерть».
