Разговор с родителями - [31]

Самый важный для младенца инстинкт — тот, что пробуждается при кормлении, и он сливается с любовью, приязнью и нежной игрой. И все фантазии о съедении мамы и папы перемешиваются с реальностью поедания, которая перемещается на поедание пищи. Младенец способен принимать ответственность за все это безжалостное уничтожение, зная, что возможны и жесты доброй воли, показывающие готовность отдавать, и зная по опыту, что мать будет рядом в тот момент, когда у него появится искренний импульс любви. Таким образом достигается определенная мера контроля над тем, что ощущается как хорошее, и тем, что ощущается как плохое. В результате сложного процесса, благодаря растущей силе личности, дающей возможность удерживать рядом различные переживания — мы называем это интеграцией — младенец постепенно становится способен вынести то тревожное чувство, которое возникает из-за деструктивных элементов инстинктивных переживаний, так как знает, что все можно исправить и выстроить заново. Мы даем этой выносливости по отношению к тревоге определенное название. Мы зовем ее чувством вины. Можно видеть, как чувство вины развивается параллельно с укреплением веры младенца в надежность окружения. И можно также видеть, как способность чувствовать вину пропадает, если доверие теряется и на окружение нельзя полагаться, как в тех случаях, когда мать должна оставить младенца одного, когда она больна или, возможно, просто слишком занята.

Как только младенец обретает способность испытывать виноватые чувства, так сказать, соотносить конструктивное поведение с тревогой по поводу деструкции, он оказывается в состоянии разграничить, что ощущается как хорошее и что — как плохое. И это не прямое заимствование морального чувства родителей, но начало нового морального чувства, принадлежащего новому индивидууму. Чувство, что нечто правильно, конечно, как-то связано с представлениями младенца о мнении, которое имеется у матери или обоих родителей, но коренится глубже, в значении хорошего и плохого, связанном с этим чувством вины — балансом между разрушительными импульсами и возможностями восстановления и созидания. То, что уменьшает чувство вины, воспринимается младенцем как хорошее, а то, что усиливает — как плохое. На самом деле его внутреннее моральное чувство, развивающееся из примитивных страхов, гораздо жестче, чем моральное чувство матери и отца. Для младенца в счет идет только то, что реально и истинно. Попробуйте научить ребенка, чтобы он говорил «тя!» из стремления к хорошим манерам, а не из благодарности.

Если подходить с позиций этой теории, которую я использую в своей работе, то станет понятно, что вы даете вашему младенцу возможность развить чувство правильного и неправильного, если он может полагаться на вас в этой ранней, определяющей фазе жизненного опыта. Поскольку каждый ребенок обретает свое собственное чувство вины, постольку, и не более того, имеет смысл преподносить ему ваши понятия о хорошем и плохом.

Если вы не сможете добиться успеха в этом направлении (а с одним младенцем вам повезет больше, чем с другим), лучшее, что можно сделать — это быть строгим, хотя, как вы понимаете, это не самое хорошее, что мог бы встретить ребенок в процессе своего развития. Если вы потерпите полную неудачу, вам придется прививать понятия правильного и неправильного путем обучения и муштры. Но это — только эрзац реальных чувств и признание неудачи, и этот путь будет ненавистен вам самим; и во всяком случае, этот метод работает только до тех пор, пока вы, или кто-то другой, находитесь поблизости, чтобы навязывать свою волю. С другой стороны, если вы с самого начала поведете себя с младенцем так, что он или она сможет полагаться на вас и развивать личное чувство правильного и неправильного, вместо грубых и примитивных страхов возмездия, то позже вы сможете укреплять эти понятия ребенка и обогащать их своими собственными. Потому что, когда дети подрастают, им нравится копировать своих родителей, или же восставать против них, что, в конечном счете, то же самое.

[1962]

Ему уже пять лет

Во время совсем недавнего судебного разбирательства некий ученый судья, как сообщают, сказал (дело касалось пятилетнего ребенка, чьи родители разошлись): «Общеизвестна гибкость детей в этом возрасте.» У меня нет намерения критиковать принятое в данном случае решение, но для нас остается открытой возможность обсудить следующее: так ли бесспорна эта «общеизвестная гибкость» детей в пять лет? Гибкость, как мне кажется, приходит только с ростом и повзрослением, и потому мы можем считать, что в процессе развития ребенка нет такого периода, про который можно было бы сказать, что ребенок в данный период обладает гибкостью. Наличие гибкости предполагало бы, что мы можем ожидать от ребенка податливости, без опасности для личностного роста и формирования характера.

Можно даже утверждать, что для пятилетнего возраста характерны некоторые особенности, в силу которых никак нельзя ослаблять требования к надежности окружения. Сегодня я попытаюсь эти особенности рассмотреть.

Вы смотрите, как ваши дети растут, и изумляетесь. Все идет так медленно, и в то же время происходит молниеносно. Вот что забавно. Всего несколько недель назад это был грудной младенец, потом он стал ходить, сегодня ему уже пять, а завтра он пойдет в школу — или она, смотря по обстоятельствам. А еще через несколько недель он уже будет ходить на работу.