Разговор с незнакомкой - [96]
Веселый барачный народ делал вид, что не замечает ее преображения, но по утрам, стоило ей хлопнуть дверью, уходя на работу, соседки собирались на кухне и смачно обсуждали, как она накануне стирала на кухонной лавке на виду у всех, как терла ворот рубахи с прижитого ей мужика, как потом вешала эту рубаху на веревку, любовно расправляя складки. Соседки незаметно для себя втянулись, стали жить всем этим, гадая на все лады, чем же все может кончиться.
Дуська-Людмила знала обо всех пересудах, но старалась их не замечать. «Плевать, пусть побесятся…» — рассуждала она про себя и с вызовом принималась на глазах у всех жарить, парить, стирать, таскать на помойку конные ведра с грязной водой, намывая до лимонной желтизны старые скрипучие половицы в своей комнате. Она еще не решалась считать мужем этого человека, так много занявшего места теперь в ее жизни, но уже смело называла его «своим мужиком». «Мужика жду… — как бы исподволь говорила она, стоя на крыльце. — Вот мужик придет, и тогда…»
Каждый раз, поджидая его из рейса, Дуська-Людмила молила, чтобы хоть раз порадовал он ее душу и пришел трезвым. Она никогда не засыпала, не дождавшись его, прислушивалась к гулкой ночной тишине, ходя по комнате, воображала, что он сидит в прежнем своем доме с женой и смеется над глупой Дуськой-Людмилой, пригревшей и обласкавшей его. Но он возвращался, и постепенно ожидания эти переставали быть тревожными и становились щемящими душу предвестниками радости. «Значит, он вправду говорил, что любит теперь только меня одну… — сердце Дуськи-Людмилы сладко замирало. — Значит, я одна нужна ему теперь…»
В бараке за несколько месяцев привыкли к новому жильцу, понемногу поутихли все пересуды. Сам жилец тоже постепенно успел приобвыкнуть и, познакомившись с соседями, стал захаживать к ним в гости, ходить за компанию с мужиками в баню и, напарившись там, выпивать с ними по-свойски пива, нещадно колотя, как и они, о скамейку тощую воблу.
Дуська-Людмила стала спокойной, уравновешенной. Не было в ней теперь прежнего страха, что он покинет ее, вернется к своей жене. И время от времени она стала с ним нет-нет да и заводить разговоры об оформлении их отношений. Она принимала в расчет, что у нее с ним стала налаживаться жизнь, и что в бараке он «ко двору пришелся», подружившись с соседями, и выпивать стал меньше, но и не забывала о том, что не разведен он с женой-то и алименты на ребенка не оформлены — очень уж ей хотелось, чтобы все было по закону.
— Ладно, ладно, успеем… — успокаивал он ее. — Все ведь теперь в наших руках с тобой.
А иногда под настроение он начинал строить конкретные планы и уж срок назначал, когда на развод подавать пойдет.
— Вот получку получу и пойду в суд… — обещал он.
Но подходил день получки, и он точно забывал о своем решении. Она же, понимая, что на горло мужику наступать не годится, тоже как бы забывала обо всем и до времени помалкивала. И столько в ней было радости в эту пору, так она светилась вся и была переполнена счастьем, что, казалось, его хватило бы на всех окружающих. И соседки не могли не заразиться ее настроением, ее спокойной, сосредоточенной радостью. Увидев с крыльца шагающего через двор человека в выцветшем от частой стирки комбинезоне, они, стараясь опередить друг дружку, стучали Дуське-Людмиле в окно, оживленно сообщая: «Встречай, давай… твой идет!» И это «твой» отраднее всего было ей слышать, и внутри у нее снова и снова что-то сжималось и замирало. Именно оно, это слово, определяло надежность и право на счастье, на него, грузно поднимающегося по ступеням навстречу ей.
— Ну, чо еле плетешься-то? — грубовато спрашивала она, а сама, зардевшись, тихо таяла. Затем вразвалку шла впереди него, приносила с кухни давно нагретый чайник и, подставив на табуретку эмалированный таз, по-хозяйски сливала воду на его широкие плечи, шею и спину, озорно похлопывая и поглаживая блестящую от воды кожу. Затем сама вытирала вафельным полотенцем эту спину и грудь, заглядывая в глаза ему и причмокивая языком от сосредоточенности. А он, чувствуя себя неловко от такого избытка внимания и заботы, отмахивался от нее, притворно ворчал, вырывая полотенце, и тогда она с неподдельной строгостью одергивала его, била не больно по рукам.
…Все шло как будто бы хорошо. И вдруг Дуська-Людмила стала замечать в нем снова что-то такое, чего боялась первое время, — беспокойство, настороженный взгляд, поспешность во всем. Ей стало казаться, что и за столом сидит он иначе, и разговаривает с ней меньше, и к мужикам вроде реже стал заходить. Его беспокойство передавалось и ей. В голову опять лезли всякие мысли. И она старалась что-то изобрести, чтобы он стал прежним, а она обрела спокойствие, но не могла ничего придумать. А однажды, взглянув на него, лежащего на диване с прикрытыми глазами, она почти физически ощутила его отсутствие.
Разговоры с ним, его уверения в том, что ничего не происходит, ее не успокаивали. Где-то, в недрах ее, в дальнем уголке сердца, прочно поселилась тревога, бодрствующая вместе с ней и беспокойным днем, и длинной, тягучей ночью. Иногда, правда, ею овладевало былое отчаянное настроение, когда она, скрипнув зубами, вскрикивала про себя: «Ну и пусть уходит на все четыре стороны… перебьемся!» Но это были лишь минутные вспышки.
Михаил Андреевич Лев (род. в 1915 г.) известный советский еврейский прозаик, участник Великой Отечественной войны. Писатель пережил ужасы немецко-фашистского лагеря, воевал в партизанском отряде, был разведчиком, начальником штаба партизанского полка. Отечественная война — основная тема его творчества. В настоящее издание вошли две повести: «Если бы не друзья мои...» (1961) на военную тему и «Юность Жака Альбро» (1965), рассказывающая о судьбе циркового артиста, которого поиски правды и справедливости приводят в революцию.
Ким Федорович Панферов родился в 1923 году в г. Вольске, Саратовской области. В войну учился в военной школе авиамехаников. В 1948 году окончил Московский государственный институт международных отношений. Учился в Литературном институте имени А. М. Горького, откуда с четвертого курса по направлению ЦК ВЛКСМ уехал в Тувинскую автономную республику, где три года работал в газетах. Затем был сотрудником журнала «Советский моряк», редактором многотиражной газеты «Инженер транспорта», сотрудником газеты «Водный транспорт». Офицер запаса.
Автор публикуемых ниже воспоминаний в течение пяти лет (1924—1928) работал в детской колонии имени М. Горького в качестве помощника А. С. Макаренко — сначала по сельскому хозяйству, а затем по всей производственной части. Тесно был связан автор записок с А. С. Макаренко и в последующие годы. В «Педагогической поэме» Н. Э. Фере изображен под именем агронома Эдуарда Николаевича Шере. В своих воспоминаниях автор приводит подлинные фамилии колонистов и работников колонии имени М. Горького, указывая в скобках имена, под которыми они известны читателям «Педагогической поэмы».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Читателю широко известны романы и повести Евгения Пермяка «Сказка о сером волке», «Последние заморозки», «Горбатый медведь», «Царство Тихой Лутони», «Сольвинские мемории», «Яр-город». Действие нового романа Евгения Пермяка происходит в начале нашего века на Урале. Одним из главных героев этого повествования является молодой, предприимчивый фабрикант-миллионер Платон Акинфин. Одержимый идеями умиротворения классовых противоречий, он увлекает за собой сторонников и сподвижников, поверивших в «гармоническое сотрудничество» фабрикантов и рабочих. Предвосхищая своих далеких, вольных или невольных преемников — теоретиков «народного капитализма», так называемых «конвергенций» и других проповедей об идиллическом «единении» труда и капитала, Акинфин создает крупное, акционерное общество, символически названное им: «РАВНОВЕСИЕ». Ослепленный зыбкими удачами, Акинфин верит, что нм найден магический ключ, открывающий врата в безмятежное царство нерушимого содружества «добросердечных» поработителей и «осчастливленных» ими порабощенных… Об этом и повествуется в романе-сказе, романе-притче, аллегорически озаглавленном: «Очарование темноты».
Виктор Макарович Малыгин родился в 1910 году в деревне Выползово, Каргопольского района, Архангельской области, в семье крестьянина. На родине окончил семилетку, а в гор. Ульяновске — заводскую школу ФЗУ и работал слесарем. Здесь же в 1931 году вступил в члены КПСС. В 1931 году коллектив инструментального цеха завода выдвинул В. Малыгина на работу в заводскую многотиражку. В 1935 году В. Малыгин окончил Московский институт журналистики имени «Правды». После института работал в газетах «Советская молодежь» (г. Калинин), «Красное знамя» (г. Владивосток), «Комсомольская правда», «Рабочая Москва». С 1944 года В. Малыгин работает в «Правде» собственным корреспондентом: на Дальнем Востоке, на Кубани, в Венгрии, в Латвии; с 1954 гола — в Оренбургской области.