Разговор с незнакомкой - [90]

Однажды, когда дом был наполнен густой чуткой тишиной, когда исчезла куда-то даже Марфа, меня осенила совершенно шальная мысль: захотелось хоть на минуту войти в комнату тети Ани, заглянуть в ее таинственный, недосягаемый для меня мир. Я приоткрыл тугую дверь и проскользнул за бордовую, тяжелого бархата штору. Пестрота, яркость представших перед взором предметов заворожила меня. На просторном, кожаном диване покоилось множество небольших, украшенных искусной вышивкой подушек, между ними и внизу, на ковре валялись разноцветные лоскутки, нитки и ленты и чуть поодаль — розовые сафьяновые туфельки тети Ани. На полочке над спинкой дивана вытянулась в длинную вереницу дюжина белоснежных фарфоровых слоников. Наподобие русских матрешек они, постепенно уменьшаясь, становились мал мала меньше, так что замыкающий цепочку слон был едва ли больше наперстка. У окна стояла швейная машинка, чуть левее ее — небольшой, типа ломберного, затянутый зеленым сукном стол, а на нем перламутровая, красочно переливающаяся на свету шкатулка. Что за сила толкнула меня к этой шкатулке, я не мог объяснить ни тогда, ни позднее. Чтобы яснее разглядеть узор, я взял ее в руки. И тут позади скрипнула дверь. Я вздрогнул и выронил шкатулку. Под ноги мне просыпались золотые перстеньки, кольца, сережки, ярко засверкавшие в солнечном квадрате на ковре.

— Ты… ты что здесь делаешь?.. — услышал я за спиной пронзительный сиплый шепот и повернулся. Зрачки у тети Ани были расширены, голос срывался. — Кто позволил тебе войти сюда?

— Я хотел… спросить у вас… — забубнил я что-то первое попавшееся.

— Господи, что же это делается?! Марфа, Марфа-а! Ведь он же мог украсть… Почему ты пустила его?..

Появилась Марфа и потянула меня за руку из комнаты.

— Уж если набралась твоя мать совести прислать тебя, так жил бы и не рыпался! — неслось нам вслед.

И тут я не выдержал. Вырвав из объемистого кулака Марфы руку, я выбежал во двор. Завернув за дом, на зады, я упал в конопляник и уткнулся лицом в землю. Хотелось кричать, а голоса не было; слезы, крупные и едкие, падали на сухую землю и тут же исчезали — земля поглощала их. Плечи и руки мои била сильная дрожь, и я, продолжая тыкаться в землю, уполз поглубже, в заросли крапивы, чтобы никто не видел ни слез моих, ни меня. Но меня нашли. Марфа, приподняв меня под мышки, поставила на ноги. Отвернувшись, я растирал по лицу пристывшую к коже землю. Сбоку стояла тетя Аня и протягивала стакан с какой-то пахучей жидкостью.

— На, выпей. И перестань дурить, а то дядя Вася расстроится. А у него у самого сердце плохое… Ладно уж, лето доживай у нас, но больше — и глаз не кажи! — произнесла она свой приговор и медленно, степенно ушла по тропинке к дому.

Марфа, как могла, старалась утешить меня и просила ни о чем не рассказывать дяде. Когда он вернулся к вечеру, в доме все шло своим чередом. Мне вообще казалось, что когда дядя Вася дома, и тетя Аня становилась другой. Временами она даже пыталась заговаривать и шутить со мной. Однако, случалось, дядя уезжал на выездные суды и пропадал по нескольку дней, и она опять становилась прежней — чопорной, неразговорчивой, неприступной.

За столом я не доедал, боясь вызвать недовольство тети Ани. А наблюдая, как она подкладывает лучшие куски своим сыновьям, делал вид, что ничего не замечаю.

Врезался в память мне и такой случай. Как-то, вернувшись из очередной поездки, дядя весело объявил, что в ближайший выходной день все мы поедем к знакомому пасечнику, пригласившему нас отведать свежего медку и попробовать медовухи.

— Ну, рад? — спрашивал он меня, тихонько хлопнув по плечу. — Вернешься в Москву, будешь рассказывать, как мед прямо из сот пробовал.

Дни, оставшиеся до воскресенья, я жил одной лишь поездкой. Слишком уж заманчиво было, забравшись в дядину пролетку, прокатиться с ветерком, потом побегать по лесу и, ко всему прочему, попробовать душистого, только что из улья, меду.

Долгожданный день наступил. Но случилось непредвиденное. Оказалось, что в пролетке могло разместиться самое большее пять человек, считая и кучера. От кучера мы не могли отказаться, поскольку лошади должны были вернуться в хозяйство. Выходило, что один из нас должен был остаться дома. Сердце мое сжалось. Я с надеждой смотрел на дядю, колдовавшего возле сидений, и молил, чтобы он что-нибудь придумал. Дядька же, суетясь вокруг пролетки, заставлял нас садиться и снова подымал, но выходило все одно — кто-то должен остаться.

— Придется тебе, — указал он пальцем в сторону старшего сына.

Тот сразу же надулся.

— Ладно-ладно, потерпи, не в последний раз, еще съездим… — утешал его дядька. — Садитесь же скорее! — торопил он нас. И тут, — я даже отшатнулся от неожиданности, — тетя Аня, сорвавшись вдруг с места и стаскивая на ходу косынку с головы, бросилась в дом.

— Анечка! Анюта-а! — заспешил за ней дядька.

Следом пошел к дому мой старший брат, бросив сквозь зубы мне в лицо:

— Из-за тебя все это!

А я стоял как вкопанный, не решаясь двинуться с места и уже предчувствуя что-то неотвратимое, которое, теперь я уже знал наверняка, должно было случиться.

Из дома доносился надрывный, пронзительный стон тети Ани.