Разговор с Анатолием Рыбаковым - [8]

Волков: Это какой фронт?

Рыбаков: Белорусский. (Кстати сказать, этот полковник Соломянский — брат Лии Соломянской, бабушки Егора Гайдара.) Вообще, в техническом составе было много евреев.

Волков: Почему?

Рыбаков: Ну, среди евреев много образованных людей, много инженеров, техников, потому и в автомобильных частях было много евреев — помпотехи, командиры. Так что в армии в целом антисемитизм, может, и был, но я, лично, с ним никогда не сталкивался. Может быть, я такой человек, что мне никто не смел сказать этого, тут ведь многое зависит от личности.

Волков: А среди политработников было много евреев?

Рыбаков: Были. Я помню, у нас в политотделе 4-го Гвардейского корпуса, где я служил, было два еврея. Потом был начальник шифровального отдела майор Шенкман, потом замначполитотдела, тоже еврей, подполковник. Вы должны понять вот что: где-то там сзади, в тылах, могли существовать антисемитские настроения. Но я служил в действующей армии, которая воевала. Сегодня мы сидим с вами вместе, а завтра вас убьют или меня убьют. Там всех объединяла смерть и опасность, перед лицом этой опасности какие могут быть разговоры… Враг был — вот он, Гитлер, понимаете, и все.

Волков: Вы писали о том, что Гитлер собирался уничтожить и евреев, и славян, о чем современные российские неофашисты предпочитают забыть. Это объединяло русских и евреев в годы войны? Или у евреев была какая-то особая объединявшая их ненависть к Гитлеру, потому что он был зоологическим антисемитом, нацеленным на уничтожение евреев?

Рыбаков: Я вам скажу: во время войны в армии ненавидели Гитлера все, вернее, в лице Гитлера ненавидели фашизм. Немцы истребляли евреев целенаправленно, но они уничтожали русские города, русское население, причинили России страдания невыносимые. Ненависть к врагу была общая.

Волков: То есть вы считаете, что когда Сталин начал свою антисемитскую кампанию после войны, то он исходил исключительно из стратегических соображений о том, что Израиль — это союзник Америки, а советские евреи — союзники Израиля и, значит, тоже враги. А не рассчитывал он, как некоторые современные демагоги, на то, что в народе бродят какие-то антисемитские эмоции, да еще подпоенные гитлеровской пропагандой?

Рыбаков: Это не так просто. Антисемитизм Сталина появился не в тот момент, когда возникло государство Израиль. Антисемитизм в нем гнездился еще со времен дореволюционных.

Волков: Но ведь Сталин был в каком-то смысле популистом, он стремился держать руку на народном пульсе…

Рыбаков: Да, но уже во время войны он принял на вооружение патриотиче-скую идею. Он считал, что объявить лозунгом войны советскую власть, коммунизм или интернационализм — этого мало.

Волков: Не сработает.

Рыбаков: Да, это не сработает. Нужна была русская патриотическая идея — она, по мнению Сталина, могла объединить народ. А главная национальность Советского Союза — это русские, и потому он постепенно, в течение всей войны, переводил идеологию на русские рельсы, кульминацией чего стал парад и Праздник Победы, где Сталин провозгласил тост за великий русский народ, который объединил вокруг себя другие народы в борьбе с фашизмом. Эту идею Сталин вынашивал как главную.

Волков: Он считал, что народ его в этом поддержит?

Рыбаков: Об этом можно только догадываться — хотя бы потому, что во время войны по прямому указанию Сталина многих военных корреспондентов-евреев — не такого, конечно, масштаба, как Эренбург, — заставили писать под псевдонимами. Это была целая кампания. Например, у меня был товарищ такой, Сухаревич Василий Михайлович, русский человек. Его не брали на фронт по медицинским показаниям, но он стал корреспондентом какой-то центральной газеты. И вот ему сказали: “Знаешь что, Вася, ты ведь чисто русский человек, православный, а фамилия у тебя Сухаревич… Гуревич… Понимаешь, это дает пищу фашистской пропаганде, они пишут, что все ведущие посты у нас заняты евреями и в газетах тоже одни евреи. Возьми себе псевдоним какой-нибудь…” — “Хорошо, — говорит Вася, — но при одном условии”. — “При каком?” — “Чтобы Собакевич у Гоголя тоже поменял бы фамилию”. Он был остроумный парень, я очень любил его. Он умер. Так что, конечно, в ряде случаев в газетах корреспонденты брали псевдонимы, чтобы еврейские фамилии не резали слуха и чтобы этим не подтверждали тезис фашистской пропаганды о том, что вся советская печать в руках евреев.

Волков: Но потом Сталин это использовал против евреев, когда после войны псевдонимы начали раскрывать…

Рыбаков: Да, но, с другой стороны, были Эренбург, диктор Левитан, которых никто не принуждал менять фамилии, потому что эти фамилии уже укоренились в сознании народа. Вся страна знала Левитана, да? “Говорит Левитан…” Это все знали. Он был как бы уже не евреем, он был вне этого.

Волков: Как его однофамилец, художник…

Рыбаков: Вы читали книгу Марка Штейнберга “Евреи в войнах”? Сколько евреев были генералами в Великую Отечественную войну! Боже мой! А сколько Героев Советского Союза — 140 человек! Пропорционально к числу народа больше, чем в любой другой национальности!

Волков: А после войны, когда вы принесли “Кортик” в издательство — это ведь был, кажется, сорок седьмой год, как раз в тот период шла вовсю подготовка к так называемой антикосмополитической, а на самом деле оголтело антисемитской кампании. Это как-то на вас отразилось? Кто-нибудь в издательстве сказал: “Нет, нам надо подумать: публиковать ли новичка-еврея, сейчас такие времена…”?