Разгневанная земля - [19]

Перехватив восхищённый взгляд, брошенный на Грозу его товарищем и гостем Гейнцем, тоже кавалеристом австрийской армии, Тибор злобно добавил:

— Впрочем, она ещё себя покажет и сбросит этого… конюха.

Гейнц знал о неудачной попытке Тибора обуздать Грозу. Желая поддразнить приятеля, он сказал:

— Пари держу, что не сбросит. Он сидит как опытный наездник.

— Пари? — Глаза Тибора сверкнули из-под густых бровей. — Готов держать пари на что угодно.

— Если ты так уверен, что ж, ставь свою Серну!

Генрих Гейнц давно мечтал приобрести любимицу Тибора — тонконогую Серну. Граф недовольно поморщился, но отступать было поздно.

— Согласен! — мрачно сказал он.

— Подтверди, что уступаешь мне Серну, если мальчишка выдержит испытание.

— А если не выдержит?

— Что ж, тебе нравился дорожный несессер, что батюшка привёз мне из Англии. Охотно ставлю его взамен Серны.

— Идёт!

Сделав несколько шагов, старший граф Фения обернулся и приказал Калишу:

— Позовите того молодого объездчика… Забыл, как вы его называли.

— Янош Мартош, ваша светлость.

— Да, да, Мартош!

От неожиданности Янош растерялся и не трогался с места.

— Чего же ты? — крикнул ему забеспокоивший Миклош. — Столбняк напал с испуга? Давай шенкеля, да только не резко! Поводья на себя, сколько есть силы! Пошёл! Не торопись!

Ободряющий тон Миклоша не сразу, однако, вернул юноше самообладание.

Растерянность всадника молниеносно почувствовала лошадь. Первый посыл ногами был нетвёрдый, в резком рывке поводьями сказалась неуверенность наездника. Этого было достаточно, чтобы успокоившаяся на время непокорная лошадь вновь проявила строптивость. Гроза стала пятиться назад и кружиться. Янош более энергично сжал ногами бока лошади, ослабил поводья и поднял хлыст. Проделав всё это без промедления и решительно, Янош не дал разыграться буйному нраву лошади, и, покружившись на месте, она рванулась вперёд, но, сдержанная всадником, пошла рысью.

Молодой граф испытал чувство острой досады. Он славился среди офицеров своего полка искусством верховой езды, умел держать в подчинении горячих и норовистых лошадей. А тут вдруг отступил перед дикой Грозой, и на ней красуется какой-то мальчишка-табунщик, да ещё в присутствии насмешника Гейнца! И он, Тибор, вдобавок рискует проиграть любимую собаку!

Он перевёл взгляд с Яноша на неукротимую лошадь, с неё — на рвавшуюся со своры Серну.

И вдруг у него мелькнула коварная мысль. Он знал о ненависти степных лошадей к собакам, о том, что на венгерских конских пастбищах не пользуются услугами собак. Гордая степная лошадь не терпит их присутствия, и, если к косяку таких лошадей приблизится бродячая собака, ей несдобровать: табун накинется на неё и убьёт. Гроза в этом отношении не представляла исключения.

Тибор недолго думая спустил Серну со своры. Обрадованная неожиданно полученной свободой, Серна встряхнулась, прыгнула, весело помахивая хвостом, и очутилась совсем рядом с Грозой. Ноздри лошади угрожающе раздулись. Она шарахнулась в сторону, собака игриво кинулась к ней. Гроза в исступлении лягнула Серну задними ногами, отбросив её на несколько шагов. Янош попытался сдержать Грозу, но, раздражённая, не подчиняясь седоку, она несла его в глубь парка. А на земле тяжело раненная, жалобно взвизгивая, лежала Серна.

Этого Тибор не предвидел. Оба Фении, отец и сын, пришли в неистовство.

— Схватить! Запороть! В тюрьму! — кричал старший Фения, гневно глядя на управляющего. — Вот до чего у вас дошло!

Обескураженный, Калиш подал знак стражникам, и они тотчас помчались вдогонку за Яношем. Тибор Фения, злобно нахмурив брови, проверил заряды в пистолете и тоже вскочил на коня. Помрачневший граф направился к гостям. Миклош спешился и подошёл к растерявшемуся управляющему:

— Дозвольте ехать вдогонку. Им не совладать с Грозой. Мальчишку убьёт и сама расшибётся!

— Скорее, скорее! — заторопил его управляющий и поспешил вслед за графом.

Иштван слышал приказ барина: «Запороть! В тюрьму!» Он не ожидал такой жестокости от графа. Правда сын заслужил наказание за то, что не справился: поморить голодом, продержать взаперти, можно и уши надрать… но подвергнуть парня такому позору — заточить в тюрьму, высечь… Нет, это наказание было несоразмерно проступку.

Обуреваемый одним только желанием спасти сына Иштван вышел вперёд, когда граф проходил мимо за гонщиков:

— Ваша милость!..

— Ты?.. Чего тебе?

— Прошу милосердия для сына… — продолжал смиренно Иштван.

Граф побагровел от злости.

— Ваше сиятельство, молод он… — Голос Иштван дрожал. — Не губите малого… Мы уж отслужим всё, душой…

Как ни старался граф сдержаться, чтобы не обнаружить перед гостями своей ярости, его взорвало:

— Всей душой отслужите? Хороша семейка! Один лучше другого! Младший сынок, болван, не умеет поводьев в руках держать. Старший ещё того лучше: отказался служить императору, удавился в казарме на позор всему полку!

— Имре! — вскричал в отчаянии Иштван. — Имре сгубили!.. Теперь и второму черёд?.. — И, как будто только сейчас страшная правда дошла до сознания смиренного раба, он повторял оторопело: — Имре!.. Имре сгубили! Люди добрые, помогите!..

В своей мольбе он обращался к таким же, как он, обездоленным крестьянам, которые одни могли сейчас его понять, но рука его просительно тянулась к барину и робко коснулась полы длинной охотничьей куртки графа.