Разгневанная река - [15]

Х. проклинал вероломство японцев. В Лангшоне, сказал он, все еще неспокойно. В Динька коммунисты подняли народ, и ни легионеры, ни войска до сих пор ничего не могут сделать.

Здесь, в Баттамбанге, тоже тревожно. Нас круглые сутки держат в казармах. Я толком так и не знаю здешних мест. Видел только, что деревья здесь высокие, прямые, толщиной в обхват, но лес редкий, по нему свободно проедет повозка. Куда ни глянешь, всюду пагоды с остроконечными крышами, а деревни прямо утопают в садах. На каждом шагу бонзы в желтых одеждах. Дома деревянные, на сваях. Мужчины, как и женщины, носят юбки — «саронги».

12.XI. Из Сайгона нагнали солдат, все злые, ругаются. Их, оказывается, отправили так внезапно, что не дали даже собраться в дорогу.

13.XI. В Южном Вьетнаме явно что-то произошло. Недаром французы так поспешно перебросили несколько тысяч сайгонских солдат на сиамский фронт. А в Сайгон из Северного Вьетнама прибыли новые подразделения.

17.XI. Встретил Фабиани. Он теперь младший лейтенант, будет моим начальством.

23.XI. Нас посылают в Митхо усмирять коммунистов. Значит, там действительно заваруха. Получен приказ губернатора Южного Вьетнама: «Пленных не брать!» Во рту горечь от вчерашней попойки, к ужину не притронулся. Легионеров тоже возвращают! И конницу. В народе их зовут «всадниками». Отборные головорезы. Ходят эти франты в красных шапочках, за спиной — карабин, у пояса — сабля. Такому «всаднику» зарубить человека — раз плюнуть.

28.XI. Прибыли в Митхо 23-го ночью. По приказу командования наш батальон разделили на группы, которые придали частям легионеров и французов, расквартированным в уездах. Опасаются, как бы вьетнамцы не сыграли с ними шутку.

Каждый день слышишь: в таком-то уезде коммунисты подняли народ, в таком-то перебили стражу и чиновников. И это не только в провинции Митхо. И в Шадеке и в Кантхо то же самое. Правда, в Митхо, пожалуй, жарче. 26-го наше подразделение прибыло в Б. Т. — уездный центр в Митхо. Небольшой поселок на берегу канала, с виду довольно мирный. Когда входили, уже смеркалось. И административные здания, и жилые дома были забиты легионерами и сенегальцами. Жителей не было видно, верно, разбежались. Изредка попадались старики и дети. Отыскал какой-то дом, вошел. В комнате темно, у очага сидят старик и старуха. Смотрят на меня и молчат, а в глазах — ненависть. Всю ночь раздавались такие вопли, что у меня мурашки по спине бегали. Потом узнал: жандармы из второго отделения допрашивали в блокгаузе арестованных — стариков, женщин и даже детей. Спустя неделю коммунисты попытались захватить поселок. Их было несколько сотен. Вооруженные только копьями и ножами, они до рассвета отчаянно дрались под своим красным знаменем с желтой звездой посредине. Но наши еще до атаки успели подготовиться — получили подкрепление и наглухо заперли городские ворота. Битва была не на жизнь, а на смерть. К утру повстанцы все же отступили. Раненых и убитых унесли с собой, так что их потери неизвестны.

Весь день 27-го были заняты карательной операцией. Не могу писать без отвращения и стыда. Толпы наших солдат и офицеров, словно стадо диких зверей, врывались в окрестные села и буквально истребляли все живое. Утром, еще до начала операции, самолеты морской авиации забросали села бомбами. Затем туда выслали «всадников», следом за которыми двинулась пехота. Путь «всадников» был отмечен дымом пожарищ, растянувшихся на десятки километров. Автоматные очереди не смолкали. Вошли в одну из деревенек на берегу канала, она уже почти превратилась в пепел, только черный остов какого-то дома еще торчал посреди пепелища, от которого ползли клубы удушливого дыма. Воздух был пропитан гарью. От пальм на месте бывшей деревни остались одни обугленные стволы. Под одним из них сидел легионер с сигарой во рту. Он подозвал Биго и показал куда-то. Оба расхохотались. Биго пошел посмотреть поближе, я тоже заинтересовался, что там. К черному стволу пальмы был привязан старик. В руках он держал чью-то отрубленную голову. Старик весь обмяк, почти висел на веревках. По бороде у него текла вязкая слюна. Подошли ребята из моего подразделения, стали кричать ему что-то в ухо. Он открыл глаза, красные, мутные, страшные глаза безумца. Я распорядился, чтобы старика развязали. Он бессильно рухнул на колени и повалился навзничь, не выпуская из рук окровавленной головы. Я поспешил уйти, но на берегу увидел картину еще ужаснее. По каналу плыли десятки обезображенных тел. В багровой от крови воде колыхались пряди женских волос.

В какое бы село мы ни входили, везде одно и то же: сожженные дома, трупы убитых! Оставшихся в живых людей сгоняли в одно место и окружали штыками. В одной деревне мой Биго собрал таким образом больше десяти семей, приказал всем лечь ничком на землю и сцепить на затылке руки. Затем принялся поджигать дома. Того, кто отрывал от земли голову, чтобы хоть украдкой взглянуть на свой дом, тут же пристреливали. Но вряд ли существует что-либо более гнусное и подлое, чем расправы с девушками. Фабиани — просто скот! В Лангшоне он бежал, как трусливый пес, а здесь… Какой кровожадный выродок!