Раздвигая границы. Воспоминания дипломата, журналиста, историка в записи и литературной редакции Татьяны Ждановой - [16]

Маро рано убежала из дома, выйдя замуж за красивого парня из Патраса, который учился на инженера-строителя. С началом войны этот парень, Харилаос Папандропулос, был призван в армию и отправился воевать на Ближний Восток.

Маро вернулась к родителям в Афины и вскоре родила мальчика. Этого мальчика, Танасакиса, или как его все звали, Накиса, я увидел первый раз младенцем в коляске, в нашем садовом домике, куда мы ходили по воздушной тревоге прятаться от итальянских самолетов, с конца октября 1940 года бомбивших военный аэродром Татой и порт Пирей. Кстати, когда Накис вырос, он стал известным журналистом и даже руководителем двух европейских союзов журналистов – работников печатных и электронных СМИ.

Я также помню, что, когда мы впервые пришли в наше импровизированное убежище, мы обнаружили там незнакомую полосатую кошку, только что родившую пятерых или шестерых котят. В какой-то момент кошка, утомившись от созданного нами шума и гама, взяла за холку одного из котят и понесла его в наш дом. Таким же образом она методично перенесла к нам в детскую комнату всех своих новорожденных. Разумеется, вся компания осталась у нас жить.

Кошка-мать получила от моей мамы кличку «Трисевгени» («Трижды аристократка») и стала ее любимицей. Я помню детей Трисевгени: белоснежного Аспрулиса, с годами превратившегося в вальяжного кота, лениво надзиравшего за порядком в доме, и особенно серого в белых пятнах Пицициса, который выбрал моего отца своим хозяином, спал у него в ногах на кровати, и каждый день встречал с работы на автобусной остановке. (К началу войны папа уже распрощался со служебной машиной и пользовался городским транспортом.)

Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами: впереди, словно знаменосец, медленно шествует кот, как бы сигнализируя, что ведет отца домой и что пора накрывать на стол. За ним, с газетой под мышкой, мой отец. Отец, как правило, возвращался из издательства примерно в одно и то же время, но я до сих удивляюсь тому, как точно Пицицис соображал, когда наступало время покидать дом и двигаться к автобусной остановке. Когда я и Элви были детьми, мы, конечно, считали, что животные думают и чувствуют, как люди.

Говоря об обитателях нашего дома, нужно упомянуть еще о трех живших с нами людях, к двум из которых я питал и до сих пор питаю глубокое уважение.

Я уже писал о походах в садовый домик. Там жили садовник Костис Мартакис, который, кроме нашего общего сада, работал еще в каменоломне неподалеку, на склоне горы Турковунья, и его жена Гарифо. Костис приехал в Афины с острова Хиос, а Гарифо была беженкой из Малой Азии. У нас на Хрисантемон она работала кухаркой на две семьи – нашу и семью Эфстратиадис.

Гарифо очень вкусно готовила и в зрелые годы, уже после смерти Костиса, поехала работать кухаркой в семью богатого судовладельца-хиота, жившего в Нью-Йорке. Она была в курсе всех дел нашей семьи, но никогда этим не злоупотребляла и вообще была очень честной и порядочной женщиной. У меня сохранились о ней самые теплые воспоминания.

Столь же добрые воспоминания сохранились у меня и о человеке, арендовавшем подвал нашего дома со стороны сада. Там жил старик-беженец из Трапезунда, которого звали Корнелиус. Видимо, семья Корнелиуса была довольно богатой, потому что его племянники смогли открыть в Греции фабрику по производству носков. Сам старик говорил по-гречески, используя много понтийских выражений, и мы не всегда хорошо его понимали, но он также говорил и по-французски. Корнелиус был замечательным, стойким и морально крепким человеком. Я еще расскажу о нем чуть ниже.

Но довольно о моих домашних. Люди, окружавшие нас в Психико, были не менее интересными. Так, в одном квартале с нами на нашей улице жила первая семья будущего лидера Греции Георгиоса Папандреу: его бывшая супруга София и сын Андреас. София дружила с моей матерью, и я мог наблюдать ее жизнь довольно близко. Андреас был старше меня на шестнадцать лет и, как и я много лет спустя, учился в «Афинском колледже». Сам Георгиос Папандреу оставил семью и жил в районе Экали со своей второй женой – актрисой Кивели Андриану и рожденным в этом браке сыном Йоргакисом.

Я хорошо помню, что каждый день в нашем доме начинался с телефонного разговора между моим отцом и старшим Папандреу по текущим политическим вопросам. Обычно эти разговоры происходили во время завтрака, за которым мы с Элви присутствовали, поэтому я помню не только сам факт, но и бурный характер этих обменов мнениями. Меня всегда поражало то, как страстно мой отец и Папандреу обсуждали злободневные моменты. Обыкновенно это кончалось тем, что отец в сердцах обругивал своего советника последними словами и швырял трубку. То же самое повторялось на следующий день. Так продолжалось годами.

За это время умер великий Венизелос, сменились две военные диктатуры, сопровождавшиеся полным крушением либеральной партии, и в конце концов, Вторая мировая война, которая опрокинула все, как цунами, и остановила эти звонки. Они возобновились после войны, когда мы все вернулись в свои дома – наша семья из Каритены и наших временных пристанищ, а Георгиос Папандреу из Египта, где он возглавил в 1944 году греческое правительство в изгнании (до отъезда в Каир в течение всей оккупации Папандреу оставался в Афинах). Звонки продолжались вплоть до смерти моего отца в 1950 году.