Разбойники - [11]

Теперь стало несомненным, что старый Даниэль вступил в сношение с разбойниками, задумавшими ограбить графа. Для последнего, однако, оставалось неразрешимой загадкой, как могло случиться, чтобы такой старый и с виду преданный семье слуга, как Даниэль, мог склониться на это преступление. Впрочем, священник припомнил, что часто ему случалось заставать Даниэля расстроенным, недовольным всем светом, и что недавно старик в горячем споре с одним из своих товарищей высказал, будто его господин не сдержал ни одного из своих обещаний, данных за то время, пока Даниэль здесь служил, и будто граф был слишком строг и суров, а потому сам виноват в несчастии старшего из своих сыновей.

— Неблагодарный, — сказал в ответ на это сообщение священника старый граф, — о, неблагодарный! Не удвоил ли я его содержания, не держал ли его в доме скорее как друга, чем как слугу? Но никакими благодеяниями не облагородишь низкой натуры; благодеяния только отталкивают таких людей, вместо того чтобы привлекать. Теперь мне ясно, что все, что я приписывал его добродушной простоте, наклонности к шуткам и проказам, было лишь признаком извращенного чувства. Злодей питал чисто собачью преданность к моему отверженному сыну. Старик помогал ему во всех проказах, которыми он отличался здесь, в замке, еще в ребяческие годы; но, как сказано, я приписывал все это его глупому простодушию, которым злоупотреблял мальчик, уже тогда действующий на окружавших своим непонятным обаянием, возбуждавшим во мне ужас. Часто старик не умел скрывать своего осуждения мер, которые я принял для прекращения расточительности моего сына, и, очевидно, что глубокое почтение и выражения преданности, которые он удвоил в последнее время, были только ложью и лицемерием.

Священник заметил, с своей стороны, что теперь является весьма правдоподобным предположение, что Даниэль устроил бегство Амалии. Даниэль легко мог подделать ключи входной двери и других дверей замка; ему было нетрудно удалить прислугу, которая могла бы заметить Амалию на пути от ее комнаты до входной двери, ведшей в сени; бегство было устроено так искусно, что не могло быть совершено без помощи преданного слуги. Священник вспомнил также о свидании Даниэля с незнакомым господином в парке в необычно раннее время и о странном предчувствии, охватившем его тогда. В конце концов священник находил, что всего лучше заключить злодея в тюрьму и допросить его в видах полного выяснения дела.

— Но я боюсь именно этой ясности, — ответил граф с решительным видом. — Я молю Всевышнего, чтобы, напротив, все оставалось окутанным покровом ночи. Внутренний голос говорит мне, что свет, который озарит это дело, будет молнией, которая поразит мою голову и разрушит мой дом.

Из рассказа егерей, пустившихся в погоню за каретой, вероятно, посланной увезти награбленные в замке фамильные сокровища, было ясно, что в лесу укрывалась разбойничья шайка. Кроме того, в деревнях постоянно показывались незнакомые люди; их видели даже вблизи самого замка. Хотя, судя по паспортам, это были отставные солдаты, рабочие, мелочные торговцы и тому подобный народ, но их наружность была настолько подозрительна, что их считали принадлежащими к числу людей совсем другого рода.

Тем не менее долгое время все было спокойно, пока не пронесся слух о грабежах близ местечка Початек и не пришло известие о том, что, несмотря на бдительность пограничной стражи, большая шайка цыган перешла через границу и проникла в страну.

Андреас, один из егерей, пустившихся преследовать разбойников в ту памятную ночь, принес подтверждение этому известию. Он заметил в ущелье, в котором тогда исчезла карета с ее всадниками, небольшой цыганский табор, мужчин, женщин и детей, к которым присоединилось еще несколько посторонних человек.

Стало известно, что здесь набиралась новая шайка разбойников; признали благоразумным уничтожить ее в самом ее притоне. Пригласили на помощь егерей из соседнего владения, и уже на следующую ночь граф Франц, увлекаемый каким-то внутренним чувством, ехал во главе отряда, высланного для нападения и истребления шайки.

Уже издали был виден разведенный на краю ущелья большой яркий костер.

Граф Франц с егерями незаметно проскользнул в ущелье, и они увидели табор, состоявший из двенадцати или пятнадцати женщин и девушек и множества детей. Они занимались приготовлением пищи, пели и танцевали. Шесть мужчин, вооруженные ружьями, охраняли табор. Внезапно, с громким криком, бросились на них егеря; тогда женщины и девушки тоже схватили заряженные ружья и стали стрелять вместе с мужчинами в егерей. Последним, благодаря тому, что они могли прятаться в кустах, было удобнее стрелять, и вскоре без всякой потери со стороны егерей четверо разбойников и несколько женщин были убиты. Остальные скрылись в ущелье.

Пока егеря осматривали поле битвы, желая убедиться, не было ли в числе павших только раненых, с земля поднялась плотно закутанная фигура и бросилась бежать. Граф Франц выскочил ей навстречу. При его виде женщина громко вскрикнула и упала. Один из егерей схватил ее за руки и старался сбросить покрывало, скрывавшее ее лицо. При виде его граф Франц тоже побледнел, как будто увидел привидение. Перед ним была Амалия. В то же мгновение она вырвалась с силой, которую ей придало отчаяние, из рук егеря, схватила громадный нож и бросилась с ним на графа. Лесник, стоявший возле него, схватил безумную, обезоружил ее и, передав ее в руки другим егерям, спросил смущенным тоном у графа, что же им делать теперь.