Разбойник - [46]

И вдруг среди ужасающей жары и скуки прозвучал зов рожка. Своеобразный способ оповещать о себе; несколько пар ушей навострились: что это там? слышишь — опять! И действительно, снова рожок, и в этот раз как будто ближе. «Бог троицу любит, — прошепелявил фат и острослов, — протруби ж нам ещё раз, рожок!» Прошло несколько минут. Всеми овладела некоторая задумчивость; и тут, внезапно, устрашающе, как будто воспарив на крыльях и оседлав огнедышащее чудовище, пламенно и пронзительно, рожок издал ещё один долгий крик: наступаем! Словно какой-то подземный мир вдруг поистине решил прорваться сквозь земную твердь. Звук, как будто разверзлась тёмная бездна; казалось, что солнце сияло теперь с омрачившегося неба, ещё жарче, ещё резче, но словно из ада, а не с небес. Ещё и сейчас некоторые смеялись. Бывают моменты, когда человек считает нужным усмехаться, хотя сам охвачен ужасом. По большому счёту, настроение войска не очень отличается от настроения отдельного человека. Теперь же весь добела раскалённый ландшафт, казалось, повис в воздухе трубным звуком; и вот из пространства звука, как из пробоины, вырвался отряд людей, появление которого предвозвестил зов рожка. Контуры ландшафта рассыпались; небо и обожжённая земля слились в твёрдую смесь; время года пропало, а на его месте возникло место, арена сражения, театр военных действий, поле боя. В бою неизбежно падение природы, царит лишь случай, скрещивается оружие, одна кучка людей и другая кучка людей.

Приближалась кучка простонародного люда, охваченного, по всей видимости, пылом атаки. Рыцарский отряд стоял твёрдо, словно вдруг сплотившись в единое целое. Железные воины выставили вперёд копья, и по этому мосту из копий можно бы было проехаться вразбивку, так плотно сомкнули свои ряды рыцари и так глухо упиралось копьё в копьё, неподвижно, незыблемо — словно бы ровно так, чтобы нанизать, как на вертел, штурм и натиск людской груди. По эту сторону — глухая стена острых концов; по ту — люди с грудью, едва прикрытой рубахой. Здесь — военное искусство, самого туполобого сорта, там — люди, охваченные бессильной яростью. И вот один, потом другой, отчаянно, только чтобы положить конец тошнотворной нерешительности, бросается на острие: бешено, безумно, в гневе и ярости. Конечно, сразу на землю, даже не задев оружием железных болванов в шлемах с перьями, со страшной раной в груди, кувырком, лицом в пыльный лошадиный навоз, наваленный рыцарскими конями. Таков удел всех этих полураздетых людей, а обагрённые кровью копья как будто язвительно щерятся.

Нет: это всё было не в счёт; «народная» сторона почувствовала необходимость военной уловки. Перед лицом искусства понадобилось искусство ответное, какая-то высшая мысль; и эта высшая мысль, в обличии статного мужчины, удивительным образом сразу же выступила на первый план, как будто подтолкнутая неземной силой, и обратилась к соотечественникам: «Позаботьтесь о моей жене и детях, я пробурю вам коридор»; и быстрее молнии, пока не ослабела в нём решимость самопожертвования, он бросился на четыре или пять копий сразу, потянул за собой ещё несколько, столько, сколько был в состоянии ухватить перед смертью, потянул их вниз, к своей груди, как если бы ему всё было мало и чтобы изо всех сил пасть на поле боя, и упал на землю, став мостом для людей, которые шли по его телу, топтали высшую мысль, которая именно хотела быть растоптана. Ничто не сравнится с напором, с которым лёгкие, ведомые и несомые яростью горцы и обитатели долин набросились на гнусную плоскостопую стену и стали рвать и метать, как дикие тигры, раздирающие беззащитное стадо. Рыцари оказались теперь почти совсем беззащитными, поскольку в тесноте своих рядов едва могли развернуться. Кто сидел на коне, того сбросили легко, как бумагу, и с таким хлопком, как когда хлопают надутым бумажным мешком. Оружие пастухов теперь вполне пригодилось, а их простая одежда оказалась очень кстати, по сравнению с тяжёлыми доспехами рыцарей. Стоило удару коснуться, только коснуться головы, как обнаруживалось, что голова уже пробита. Сыпались удары, кони падали, исступление и мощь нарастали, герцога убили; если бы он уцелел, это было бы чудо. Бойцы обрушивали удары, сопровождая их воплями, как будто таков был обычай, как будто убийство без вопля уничтожало только наполовину.

Жара, пар, запах крови, грязь и пыль, крики и рёв смешивались в дикий, адский хаос. Умирающие едва сознавали, что умирают, так быстро настигала их смерть. Многие из них, этих знатных болтунов, задыхались в своих тщеславных доспехах. Чего теперь стоила их позиция? Каждый с удовольствием наплевал бы теперь на позицию, если бы вообще мог ещё плевать. Около сотни благородных красавцев утонули, нет: потопли, их кинули, как щенков или котят, в Земпахское озеро неподалёку, и они барахтались и кувыркались в своих элегантных остроносых туфлях так, что стыдно было смотреть. Самый великолепный железный панцирь обещал теперь только уничтожение, и это предсказание сбывалось ужасающе точно. Что теперь с того, что дома, где-то в Ааргау или Швабии, имелся замок, земля и крестьяне, красивая жена, холопы, девки, плантации фруктовых деревьев, поля, леса, доход с налогов и особые привилегии? Из-за этого только сквернее и горше умирать в луже, между туго обтянутым коленом безумного пастуха и клочком земли. Разумеется, роскошные кони понесли и растоптали собственных хозяев; некоторые из всадников запутались в стременах нелепыми модными туфлями, так что их окровавленные затылки целовали луг, а исполненные ужаса глаза вперялись в мрачно полыхающие небеса, пока не угасали. Пастухи тоже, конечно, падали замертво, но на одного гологрудого и голоплечего приходилось десятеро обмотанных сукном и закованных в сталь. Битва при Земпахе, на самом деле, учит о том, как глупо кутаться. Если бы они могли свободно двигаться, эти тюфяки — ну, тогда бы они двигались; некоторые так и делали, потому что, наконец, сняли с себя самую несносимую тяжесть. «Я сражаюсь с рабами, о, позор мне!» — воскликнул красивый юноша с ниспадающими светлыми кудрями и, сражённый жестоким смертельным ударом в милое личико, упал прямо полуразорванным ртом в траву. Некоторые пастухи, потеряв в бою оружие, наваливались на рыцарей сзади, как борцы на ринге, и наносили удары головой, а некоторые, уворачиваясь от ударов, падали на шею и душили противника, пока тот не испускал дух.