Разбойница - [70]

— Такая же язва! — улыбнулся Аркадий.

— Папа! Не хами! — строго произнёс Артур.

— Ну, нам пора на спевку. А завтра — летим! Ты скоро возвращаешься? Мы потом сразу в Америку...

— Скоро, к несчастью.

К несчастью, скоро...

— Они явились ко мне прямо в редакцию! — кричал Максим. — Что подумают обо мне мои коллеги? Взяли меня за бороду, — Максим дрожал, — и сказали, что, если я не откажусь в письменной форме от принадлежащей мне в России недвижимости, отрежут мне яйца и бороду.

Он опустился на тахту.

Я смотрела на него... Да, конечно. Без яиц современный прогрессивный деятель ещё может обойтись, но без бороды — буквально как без рук.

— А ты отпиши мне свои права! — проговорила я.

— Как? — он вскинул на меня очи, полные надежды.

— Очень просто. Мы женимся. И ты переписываешь всё на меня!

— Но здесь принято... венчаться в церкви! — не веря своему счастью, пробормотал Максим.

— Запросто, — проговорила я. — Партия нынче одобряет.

— Ну а что... с этими бандитами? — пробормотал он.

— Бандитов я беру на себя...

— Ну... это надо же... как-то устроить! — он заметался по комнате.

Я смотрела на него. Заставила, можно сказать, жениться под страхом смерти. Но что делать, раз уж этот страх существует? Не пропадать же ему!

Венчались мы в знаменитой эмигрантской церкви на рю Дарю.

Фату и флердоранж пришлось брать напрокат — я настояла, чтобы всё было скромно. Шлейф сзади несла многострадальная Николь, мученически улыбаясь. Господи, сколько выпало на долю простой французской миллионерши!

Я настояла, чтобы и гостей не было.

Впрочем, гости появились сами!

Я вдруг заметила, что батюшка бормочет слова все быстрей и заглядывает испуганно куда-то за мое плечо.

По проходу шли гости... Ну, в церковь, наверное, неприлично в спортивных костюмах?

Да ещё вдобавок с такими рожами!

— Согласна ли ты взять в мужья раба божьего Максима?

«Безусловно!» — чуть не ответила я, но вовремя опомнилась и еле слышно проговорила:

— Да.

Ангельский хор, которым дирижировал мой сын (!) грянул: «Гряди, голубица!»

Мы повернулись и пошли по дорожке к выходу.

«Гости» стояли, глядя на нас. Впереди огромных, двухметровых «шкафов» стоял маленький, но самый страшный — разноглазый: один глаз серый, другой коричневый.

— Позвольте, пожалуйста, пройти! — дрожащим голосом проговорил Макс.

Но разноглазый даже не повернулся к нему.

Он в упор насмешливо смотрел на меня.

— Ну что, невеста... целку сберегла?

— Безусловно! — улыбнулась я.

Оказывается, они зашли и сзади, оттеснив оцепеневшую Николь.

— Только не надо дергать меня за косички! — обернулась я.

— У тебя одна осталась косичка — между ног! — проговорил разноглазый.

Я дала ему звонкую оплеуху. Всё-таки отличная акустика в этих церквях! Хор снова грянул что-то радостное. Тут я испуганно огляделась: не получается ли, что я замахнулась и на церковь? Но батюшка бесследно слинял. Тем не менее даже бандит не решился убивать новобрачную прямо в церкви.

— Скоро, коза, мы тебя посадим на кол! — проговорил он, и они медленно развернулись и ушли.

— Возмутительно! — воскликнул Макс.

Я откинулась в самолетном кресле, но расслабиться после всех дел не получилось. Кто-то коротко дёрнул меня сзади за волосы.

Я обернулась.

Разноглазый щерил зубы.

— О, какая встреча! — сказала я.

Я вышла в Пулково — почему у нас небеса всегда хмурые? В Париже сияло солнце. Здесь меня встретил мрачный и какой-то суетливый Ечкин.

Я твёрдо решила поздороваться бодро, но когда увидела его лицо, на которое смерть уже твердо положила свою синюю печать, пробормотала что-то неразборчивое и поцеловала его.

Мы вышли из вокзала к нашему пикапчику.

— Вот... Выписали... Вроде получше стало, — проговорил он и вздохнул.

— Садись, Олеговна, спереди, — почему-то не глядя мне в глаза, пробормотал Ечкин. — Я тут... халтуру взял. Сзади сядут.

Я села рядом с ним. Мы помолчали. Мне было страшно смотреть на него.

— Смотри, что купил, — пролепетал Ечкин. Я с усилием обернулась. Он близко поднёс к моему лицу какой-то пёстрый баллон и брызнул чем-то едким. И все исчезло.

— Да головой-то не бейте ее! Аккуратней спускайте! — услышала я страдальческий голос Ечкина, вынырнув на поверхность.

Действительно, меня колотили головой по ступенькам, стаскивая куда-то вниз.

— О, какие ножки! — послышался голос разноглазого. — На топчан поднимай. Оп-паньки!

Меня — почему-то уже голую — шлёпнули на топчан.

— Ну, кто первый к новобрачной? — произнес разноглазый.

Раздался сдержанный гогот. Надо же — из Парижа приехали, от знойных мулаток и ласковых таитянок!

— Вы что, ребята? — я оглядела гостей. — Из-за меня всё?

Снова пронёсся гул, уже почти одобрительный.

Я приподнялась. Далеко-далеко, ярко освещённые, виднелись концентрические круги-мишени. Мы в тире! Постреляем!

Сбоку ко мне приблизилось вспаренное, страдальческое лицо Ечкина.

— Прости! Они, понимаешь... мне какое-то лекарство дали. Вылечусь, может? Прости!

— О чём речь? Конечно! — я пожала ему холодную руку, и он исчез. Как говорил в таких ситуациях Данилыч: «Суки вы, а не матросы!»

Появился разноглазый, кинул какую-то рваную гимнастёрку.

— Как тебе после Парижа? Прикинь!

— А где, извините, мои вещи?

— А, спрятали, это чтоб ты не убежала.