Разбойная дорога - [30]

Подавляющее большинство статуй изображало красивых мужчин и женщин, в человеческий рост или чуть крупнее, на невысоких, по колено, постаментах. Мужчины почти все были одеты, женщины — нет, хотя имелись и исключения. Почти половина держала в руках непременные атрибуты вроде кувшинов с вином, пышных снопов или даже детей.

Когда мы подошли наконец к одной из фигур, я опустился на колени, как и положено молящемуся, и коснулся лицом земли. Ториан встал на колени рядом со мной.

Стояла тишина. Ночь была теплой и тихой: занадонцы молятся негромко — в отличие от многих других известных мне людей.

Я пребывал в замешательстве. Искать вход в храм и заходить внутрь казалось безумием. Я хотел найти прекрасную Шалиаль, хотя не очень представлял себе зачем — возможно, чтобы предупредить ее об опасности. Но что, если она уже прошла инициацию и даже заговорить с ней будет преступным святотатством?

Если нас арестует сейчас как бродяг городская стража, нас от души выпорют и вышвырнут за городские ворота или, скорее, снова закуют в цепи и пошлют укреплять стены.

Но если нас поймают в храме Майаны, сбудутся самые худшие опасения Ториана. Рано или поздно нас, конечно, сдадут городской страже, но не раньше, чем лишат мужского достоинства. Я и сам наслышался историй про тупые ножи, раскаленное железо, чтобы останавливать кровь, и истории еще более страшные, где все делалось ногтями… Большинство умирает от боли, и таким еще, можно сказать, повезло.

И что должен здесь делать я? Зачем мне была показана эта странная ночная сцена: человек, отдающий свою дочь в жрицы против ее воли? Если я не найду повод для пребывания здесь, Ториан посмеется надо мной и обзовет меня сумасшедшим. Мне отчаянно необходимо было уснуть и увидеть сон.

Для разнообразия Ториан откинулся назад и воздел руки к небу.

— Услышь мою молитву, о святой… — Он осекся и пригляделся повнимательнее. — Рош? — прошептал он, прочитав имя на постаменте. — Этого бога зовут Рош. Кто такой Рош?

Он склонился к земле, а я выпрямился, воздев руки. Это улучшало кровообращение и к тому же выглядело убедительнее.

— Рош — бог истории, приливов и — иногда — памяти.

Я склонился, и Ториан выпрямился.

— Зачем приливам свой бог? — спросил он. — Бог — для того лишь, чтобы толкать воду туда-сюда?

— Не богохульствуй, — шепнул я.

Неожиданно Ториан вскочил и громко, с присвистом выдохнул. Потом выхватил факел у меня из руки и поднял его к лицу бога.

Я тоже встал, глядя на лицо изваяния. Высеченный из старого, выветренного гранита, Рош — симпатичный юнец, обнаженный, почти безбородый — загадочно улыбался нам со своего постамента. В мерцающем свете факела губы его, казалось, шевелились, отчего улыбка казалась еще шире. Я чуть было не поверил, что он вот-вот поднимет руку в приветствии.

Ториан снова рухнул на колени, кланяясь до земли. Только теперь он кланялся мне.

10 Знакомая спина

Я тоже опустился на колени. Ториан все прижимался лицом к булыжнику. Я задумчиво потеребил бороду.

— Это просто совпадение, — сказал я. — Так, случайное сходство.

Ториан не ответил. Я отчетливо слышал, как стучат его зубы.

— Я человек. Омар, меняла историй. Не Рош, не бог.

Ториан медленно выпрямился и посмотрел на меня. Снова глаза его горели двумя маленькими факелами. Скулы над бородой побелели.

— Можешь поклясться, что ты смертей?

— Насколько мне известно, смертей. Я не знаю точно, так как доказать это смогу, только когда умру.

— Сколько тебе лет?

— Ах! Трудный вопрос. Я сам сбился со счета. Больше, чем кажется, во всяком случае. Думаю, боги хранят меня в благодарность за то, что я бываю им полезен. Но я дышу, и потею, и ем, и испражняюсь, как любой человек, и плету небылицы девушкам. — Я улыбнулся ему как можно более естественно, ибо мне было действительно жаль его. — Я трушу, и хвораю, и терпеть не могу брокколи. Это просто случайное сходство. Освещение тут плохое.

— Так ты клянешься, что ты смертный?

— Чтоб Морфит отверг мою душу, если вру! — Конечно, не самая убедительная клятва: будь я бессмертен, Морфит не имел бы надо мной никакой власти.

Похоже, Ториан не заметил противоречия; он протянул руку словно для пожатия. Я принял ее. Он сжал мне кисть. Наверное, такой хваткой он мог крошить кирпичи. По лицу у меня струился пот, и я закусил губу, пытаясь удержаться от крика боли. В конце концов я негромко взвыл. Только тогда он отпустил меня.

— Ты, чертов свинский высерок! — прохрипел я, растирая руку. — Если б я мог разить молниями, я бы тебе потроха выжег за это! — Я облизал кровь с руки и вытер слезы.

— Если б я не верил, что ты обладаешь сверхчеловеческими силами, — буркнул он, — я бы разорвал тебя в клочья. Что тебе от меня нужно?

— Дружбу. Не больше, но и не меньше.

Его угольно-черные глаза блестели в свете факела, но оставались холодными, как могила.

— Я не разбрасываюсь своей дружбой просто так. Это обязывает жизнью. — Разумеется, он имел в виду воинскую дружбу. Да, воинская дружба — это не то, что возможно предложить простому меняле историй.

— Тогда давай просто договоримся довольствоваться обществом друг друга и вести себя честно.

— Мне не нужно клясться, чтобы вести себя честно, Меняла. Ладно, ты человек забавный, к тому же, похоже, без подвоха. Значит, дружба на таких условиях. Теперь скажи-ка: почему приливов и истории? И почему бог истории — почти мальчишка?