Разбитая ваза - [46]

Инспектор Деймон от мысли, что Пискус вооружен теперь бутылкой нитробензола, совершенно потерял голову. Ведь он может появиться и не в женском одеянии! В пятницу вечером он отправился к Гарде Тьюсар и имел с ней резкий разговор, раскрыв свои карты. Гарда с улыбкой поведала ему, что ей звонят многие, но, насколько она помнит, мистера Фиша среди ее знакомых нет, что Фрида постоянно путает фамилии, что она, Гарда, разумеется, не обязана ни по закону, ни по совести отчитываться в своем обыкновении время от времени отпускать горничную и что она понятия не имеет, кто такая миссис Гарриет Пискус. Она вообще не поддерживает отношений с другими постояльцами.

Деймон признался Фоксу, что прямая атака была ошибкой. Несмотря на организованную за Гардой слежку, она могла предупредить Фиша-Пискуса и, несомненно, сделала это. Внешнюю и внутреннюю засаду на него можно было снять. Бесполезной стала слежка за Беком, Помфретом, Зориллой, Гиллом и Кохом, предпринятая в надежде добраться до каких-нибудь меблированных комнат на тихой улочке и проследить превращение одного из них в миссис Гарриет Пискус.

Промашка Деймона создала тупиковое положение.

Одновременно с интенсивной и неустанной охотой за Фишем-Пискусом другие направления расследования тоже не прекращались. Полиция без устали допрашивала Коха о вазе, Хиби — о скрипке и бутылке виски, Дору — о второй записке, которую то ли оставил, то ли не оставил Ян Тьюсар, допрашивали каждого о каждом, в том числе и миссис Помфрет о частной жизни ее сына. Пресса становилась все более саркастической, часто упоминался полицейский комиссар. Ирэн Данхэм Помфрет в десять часов утра вместе с окружным прокурором посетила мэра.

А Деймон прикуривал сигареты одну от другой и гасил их наполовину недокуренными. Это говорило гораздо больше о ходе расследования, чем любое устное признание. Фокс только однажды видел его в таком состоянии, четыре года назад, когда тот занимался Хэтчером, и это преступление до сих пор оставалось нераскрытым.

Итак, Фокс решил, колеся по городу, что единственной надеждой был Диего. Надо еще раз попытать счастье с Диего, либо он будет продолжать терять время, чем он занимался последние три дня, ожидая, когда полиция найдет Фиша-Пискуса, и это ему уже порядком надоело.

Но встречу с Диего пришлось отложить. Приехав на Пятьдесят четвертую улицу, Фокс одолел два пролета лестницы и обнаружил в двери новый замок. Он позвонил несколько раз, но безуспешно. Он сел на верхнюю ступеньку и просидел так около часа, потом сдался, сел в машину, поехал домой и лег спать. Утром в субботу он поднялся в шесть часов и уже в семь ехал в Центр, а около восьми снова жал большим пальцем на дверной звонок квартиры Диего. Через мгновение раздался неприветливый голос:

— Кто там?

— Фокс.

Долгая пауза, затем:

— Что ты хочешь?

— Мне надо с тобой поговорить.

Еще одна пауза, шаги, и дверь открылась.

Диего был в пижаме, он только что встал с постели и был явно не расположен, в отличие от его посетителя, к разговору, но вежливость была у него в крови, поэтому он широко распахнул дверь, впустил Фокса и предложил ему стул.

— Извини, у меня беспорядок, — басил он, — я поздно вчера пришел домой. Пьяный. Холодно что-то. — Он подошел к окну, закрыл его, затем вернулся и сел. — Я грубо разговаривал с тобой по телефону. Извини, но мне приходится продолжать вести себя грубо.

— Не возражаю, — улыбнулся ему Фокс. — Я не об этом хотел поговорить. Я знаю, кто убил Яна Тьюсара и Перри Данхэма.

Диего, с мутными глазами, сгорбившись, сидел на стуле. Тут он моргнул. Потом выпрямился, снова моргнул и тихо сказал:

— Ты сущий дьявол!

— Точно, он самый. Но я могу это доказать.

— Мне доказывать не надо. — Очевидно, Диего не собирался показывать, что озадачен, он намеревался оставаться невозмутимым и не связывать себя какими-либо обязательствами, но непроизвольно у него вырвалось имя. — Кох, — произнес он едва слышно и тут же разозлился на себя за несдержанность, щелкнул челюстью и уставился на Фокса.

Фокс покачал головой:

— Не могу сказать. Пока. Но уверяю тебя: я знаю.

Также хочу тебя уверить, что, если ты будешь продолжать играть в благородство, ты только ухудшишь дело.

Диего издал скрежещущий звук.

— Благородство?

— Хорошо, называй это как хочешь. Мисс Тьюсар не крала эту вазу, даже если она сказала тебе, что это сделала. И не она пыталась убить тебя. Но нет ни одного шанса, что она к этому не причастна. С тобой я откровенен, Диего. Полиции многого не удалось добиться и по той причине, что я не был с ними откровенен.

— Ладно. Продолжай. Почему ты…

— Ты был и остаешься испанским кабальеро. Я не издеваюсь над тобой, я даже не говорю тебе, что эта леди не заслуживает твоего заступничества, ты сам это знаешь не хуже меня. Я просто говорю, что твое поведение бессмысленно, гораздо лучше, даже для нее, если ты расскажешь обо всем и позволишь мне заняться этим самому. Не потому, что я боюсь, что тебя обвинят в пособничестве: думаю, ты не захочешь принимать этого в расчет. Гораздо опаснее, что в пособничестве могут обвинить ее, если дело повести не так, как надо.