Рай без памяти - [97]

— Ну а дрогнет рука, например. Что тогда? Промах?

— Рука не дрогнет, если вы подготовились.

— Ко всему не подготовишься. Наступил на улице на корку банана — и хлоп! Сотрясение мозга.

— Если смотреть под ноги, на банан не наступишь.

— Вы отрицаете непредвиденное?

— Нет, конечно. Но надо уметь предвидеть.

Что-то от земного Томпсона все-таки было в моем собеседнике. Я попробовал атаковать с другой стороны:

— А ошибка? Могут же быть ошибки.

— Могут. Но не должны. Моя блокированная земная память подсказывает мне нечто очень верное: это хуже, чем преступление, — это ошибка. Кто это сказал?

— Талейран Наполеону.

— Кто кому?

— Министр императору. В свое время вспомните, адмирал.

У меня это вырвалось по старой привычке, но Томпсон зацепился:

— Я даже не знаю, что делает на Земле адмирал.

— Командует флотом, эскадрой. Это — на море. Иногда министерством или разведкой. Это — на суше. На суше — за письменным столом, на море — с авианосца или подводной лодки.

Глубокие морщины на лбу Томпсона казались еще глубже.

— Из двух десятков слов, которые вы произнесли сейчас, я знаю точно два или три. Некоторые объяснил мне Зерн, остальные слышу впервые. Как бессмыслицы из детской сказки. А-ви-а-но-сец!

Я объяснил, что такое авианосец. Томпсон извлек объемистый блокнот и записал.

— Начал вторую тысячу, — грустно усмехнулся он, — ребенок учится ходить. Тысячу пять слов дал мне Зерн. Кстати, почему он молчит?

Действительно, почему молчал Борис? Я взял трубку.

— Погодите, — остановил меня Томпсон. — Связь с Би-центром только через продуправление. Сообщите им номер мэрии, если спросят, откуда вы звоните.

Я последовал его совету. Вопреки опасениям с Вычислительным центром соединили немедленно. Я спросил:

— Борис?

— Я.

— Какой из двух — земной или здешний?

Я спрашивал по-русски. В трубке засмеялись. Я выжидающе молчал, даже смех у них был одинаковый.

— А не все ли равно, Юрка, если по делу?

— Старик волнуется.

— У нас по-прежнему. Ждем. Галунщики на плацу, и в лабораториях ничего не знают.

В трубке что-то щелкнуло, будто подключили еще аппарат, и грубый знакомый голос дежурного недовольно спросил:

— По-каковски говорите? Не понимаю.

— Вам и не требуется понимать, — сказал по-английски Зернов. — Вам требуется передать по начальству, что подслушиваемый разговор непонятен. Все! Отключайтесь или соедините меня с комиссаром.

Что-то щелкнуло опять, и голос пропал.

— Передай старику, — продолжал по-русски Зернов, — что ровно в три снимаем зеркальный контроль и блокаду «проходов». Блокируется только телепортация.

Я тотчас же перевел это Томпсону.

— Не в три, а в два, — сказал Фляш.

42. КОНЕЦ «ОЛИМПИИ»

— Иначе говоря, через десять минут. Так и передай.

Он стоял в дверях без шапки, с какими-то щепками в волосах, с красными от бессонных ночей глазами и землистым цветом лица — измотанный ночной сменой рабочий. Из-за спины его выглядывал Джемс, уже сменивший лагерную куртку на ковбойку и шорты «дикого». Грудь его наискосок пересекала желтая тетива лука, а у пояса болтался синий колчан с торчавшими из него длинными хвостами стрел.

— Почему в два? — спросил Томпсон.

— Банкет начнется не в четыре, а в три. Съезд гостей к половине третьего. К этому времени все опорные пункты должны быть уже захвачены. «Олимпию» берем последней. Командуешь операцией ты. — Фляш даже не посмотрел на меня — только плечом шевельнул.

— С какими силами? — спросил я.

— Сотни тебе достаточно. Мы перебрасываем из Си-центра четыре омнибуса автоматчиков во главе с Мартином.

Я еле сдержал радость: лучшего соратника трудно было и пожелать.

— Завершив окружение, — продолжал Фляш, — начинаете штурм. Четыре входа — четыре группы. Мартин с тремя проникает через главный и два боковых входа и занимает зал. Ты — через артистический за кулисы и займешь все внутренние проходы и лестницы. На сцену выходишь в последнюю минуту. Сигнал — взрыв!

Я знал, что правительственная ложа минирована, но считал это излишним. С сотней автоматчиков можно было бы обойтись и без пиротехники.

— Ты не знаешь Корсона Бойла, — отрезал Фляш. — Он только мертвый не страшен. А пешек его жалеть нечего. Подрывник будет у барьера ложи, переодетый официантом. Мина заложена за барельефом с орлом. Свеча на любом столе. Стоит прикоснуться свечой к орлу — он вспыхнет, как пакля.

— Он же резной, деревянный, — усомнился я.

— Мы его заменили другим, пропитанным горючим составом. Конечно, жаль подрывника. Но что ж поделаешь: мы еще не умеем делать самовзрывающиеся снаряды.

— Постой, — сказал я, — у нас есть бикфордов шнур?

— Какой шнур? — не понял Фляш.

— Запальный. Одним концом прикрепляешь к барельефу или еще проще — к мине, другой…

— Пока он будет гореть, заметят.

— Есть выход, — сказал я, вспомнив американский фильм с почти аналогичной ситуацией. — Взорвать можно и на расстоянии. Понадобится меткий лучник. Сверхметкий.

— Сгожусь, — вынырнул из-за спины Фляша Джемс.

— Пошли другого, — поморщился Фляш, — сейчас будем перевооружать твоих лучников.

— Пусть другой и перевооружает. А я с Ано, — осклабился Джемс.

Я вспомнил соотношение сцены и ложи. Метров тридцать, не больше. Сколько летит стрела?