Равнина в Огне - [2]

Шрифт
Интервал

Я перевожу взгляд с исписанного листа на стопку чистой бумаги. В неё нужно переселить круговерти и громады событий, хранящиеся во мне, истязающие мои сны и напряжённо пульсирующие в моём мозгу, словно нарыв, готовый прорваться.

Сколько мне ещё осталось вспоминать каждый прожитый на родине вечер? Вроде бы ничем серьёзным и не болен, но после аннексии Гитлером Судетского хребта, не верится, что доживу до старости. Как хрупко человеческое существование… Война с Германией уже не за горами. Вчера Судеты, сегодня Мемель, а завтра Данциг или сама Варшава. Некоторые из моих земляков, а может, и, особенно, те, которые нашли себе пристанище в Посполитой – экая несуразица, надеются немецкой рукой разбить большевиков и утвердить на Кавказе независимость. Два ворона скорее споются, нежели выклюют друг другу очи. Будущность всё явит.

Однако же, вернёмся к иному, к предлогу моей беседы с тобой, мой высокоуважаемый читатель. Написать эту книгу меня надоумил редактор журнала «Восток», высокоуважаемый мной Станислав Седлецкий. Года два назад, встретивши меня в редакции «Горцев Кавказа», дружественно похлопывая меня по плечу, он изрёк:

– А ведь кроме тебя никто и не опишет всерьёз и вполне злоключения, приведшие вас, кавказских патриотов, к нам. Один ты из моих знакомых кавказцев знаешь не только пафос, гордыню и спесь, но и способен на тонкую самоиронию, умеешь видеть себя и своё дело со стороны.

– Вы мне льстите, пан Седлецкий, к тому же, в отличие от прочих я никогда не играл большой роли в тех событиях, на кои вы, сударь, мне намекаете, – возражал я его доводам. Он ко мне обращался как к младшему на «ты», а я наоборот, видя в нём старшего по летам и по заслугам в науке, имел с ним обращение сугубо на «Вы».

– А этого и не нужно. Необходимы дар писательский и честность исследователя, а у вас и того, и другого вполне достало, – продолжал он меня убеждать.

Я ещё пытался было возражать ему, однако же, к концу разговора дал-таки себя убедить. После этой встречи я сел за стол и начал было сооружать повествовательный план, но несколько раз перечеркнув записи, откинул их в сторону. В течение последующего времени меня отвлекали великие политические события и собственная лень, но те же великие события, о которых я вскользь уже писал выше, подвигли вновь взяться за перо.

Меня охватывает страх перед этой белизной бумаги и тем моим миром, что в любую минуту может уйти вместе со мной. Я становлюсь суеверен: поворачиваю руку ладонью кверху и ищу на ней те сочетания линий, по которым «долгую жизнь и великую славу» загадала мне цыганка из табора, а тогда, это был позапрошлым летом в Карпатах, я не принял это всерьёз, стараясь вырвать у неё свою руку.

Нет, либо в это грозное преддверие роковых дней истории, либо никогда.

Что я пишу? Письменное воспоминание? Или анатомическое исследование нашего поражения? Нет, это и не анатомия, и не память о прошлом, это, скорее, размышления о том, чем наше прошлое становится сегодня.


Детство в краю мифов

Я рос и познавал жизнь в глухом, но прекрасном в своей первозданной чистоте, краю. Летом там море хлебов, трав и цветов. И вечная тишина тех полей, их загадочное молчание. Мой почти столетний дедушка говаривал, что эти поля густо окроплены кровью, ибо здесь испокон веков живёт воинственный народ. До сих пор отчётливо помню, как 35 лет тому назад, мы с братьями Умалатом, Кайсар-Беком и Акаем носились верхом на молодых жеребятах среди этих полей, воображая себя всадниками самого что ни на есть настоящего конного полка. Мы смеялись, захлёбываясь ветром. Мы поднимались на горы, чтобы посмотреть на зелёные равнины, увидеть, как линии горизонта дышат в такт колыханию волнуемых ветром нив. Мы впитывали краски земли, вдыхали запахи люцерны и полыни пополам с догонявшим нас из дому ароматом свежеиспечённого хлеба. И сейчас воспоминания о том, как струятся по агачаульским вечерним улочкам, куда мы часто заворачивали, чтобы погарцевать на зависть прочим мальчишкам, прозрачные кудри дождя, остаются самыми тёплыми из воспоминаний. Вечный мир детства – это единственное, что большевики не отняли у моего прошлого.

Помню, как словно бы всё это минуло менее получаса назад. Помню, как за ресницами плывут и плывут усыпительные облака. Те первые мои 18 лет, прожитые в селе, самые счастливые в моей жизни. Всё это, а ещё легенды, услышанные на Дедовой горе, были моей первой непрерывной радостью, и если нынче кому-то понадобится, чтоб я забыл это невозвратное прошлое, то с ним погибнет часть моего сознания и половина моего сердца.

Про деда говорили, что он умел разговаривать с животными, особенно, с охотничьими собаками. Он знал по именам все звёзды и вообще, он, не умея читать ни по-арабски, ни по-русски, знал столько премудростей, которых нет во всех книгах. Потому и звали его в селе Уста Галип – Мастер Галип. А отца его звали Акай, оттуда и фамилия наша – Акаевы. В молодости мой дед был объездчиком лошадей и следопытом от Бога. Поговаривали, что он водит дружбу с джиннами и умеет читать мысли собеседников. Но более всего людей впечатляло то, что ему под силу было даже хинкал заставить танцевать лезгинку. По крайней мере, они в это верили, и мне тоже хотелось на это поглядеть. Потому-то я и спросил своего деда:


Рекомендуем почитать
Граф Савва Владиславич-Рагузинский

Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)


Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.


Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

Пролетариат России, под руководством большевистской партии, во главе с ее гениальным вождем великим Лениным в октябре 1917 года совершил героический подвиг, освободив от эксплуатации и гнета капитала весь многонациональный народ нашей Родины. Взоры трудящихся устремляются к героической эпопее Октябрьской революции, к славным делам ее участников.Наряду с документами, ценным историческим материалом являются воспоминания старых большевиков. Они раскрывают конкретные, очень важные детали прошлого, наполняют нашу историческую литературу горячим дыханием эпохи, духом живой жизни, способствуют более обстоятельному и глубокому изучению героической борьбы Коммунистической партии за интересы народа.В настоящий сборник вошли воспоминания активных участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.


Николай Александрович Васильев (1880—1940)

Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.


Я твой бессменный арестант

В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.


Литературное Зауралье

В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.