Растревоженный эфир - [26]

— Извините, мистер Хатт, тут я не могу с вами согласиться. Я не приемлю коллективной вины. Речь идет о пяти конкретных, очень разных людях, которых я знаю, с которыми я работал. У каждого из них все свое: и жизнь, и проступки, и алиби.

— Вновь я должен вернуть вас к исходной посылке, которую вы стараетесь не замечать. Заключается она в том, что идет война. На войне бьют по площадям, а не по конкретным людям. Когда мы сбрасывали бомбы на Берлин, мы не целились в эсэсовских полковников или нацистских дипломатов. Мы сбрасывали их на немцев, потому что немцы в целом были нашими врагами. Нам не удалось убить Гитлера, хотя мы убили тысячи и тысячи женщин и детей, которые по стандартам мирного времени ни в чем не провинились. Не отрывайтесь от реальности, — весело прошептал Хатт. — Учитесь бить по площадям.

— Это болезнь, — покачал головой Арчер. — Я предпочитаю оставаться здоровым.

— Возможно, вы правы, — кивнул Хатт. — Но помните: начало этой болезни положили коммунисты. Не мы.

— Я также не согласен с тем, что мы должны переболеть болезнями наших врагов. Послушайте, мистер Хатт, может, мы напрасно отнимаем друг у друга время…

— О нет, — торопливо прошептал Хатт. — Я нахожу этот разговор исключительно интересным. У нас не было случая поговорить о серьезных делах, Арчер. Должен признать, и меня где-то мучили сомнения. Но наша беседа помогла мне прояснить для себя многие вопросы. Я надеюсь, что вам она тоже пошла на пользу. И О'Нилу.

— Вчера я вернулся домой поздно, — пробубнил из своего угла О'Нил. — Меня клонит в сон. В голове все путается, и я знаю только одно: сегодня мне надо лечь пораньше.

Хатт хохотнул, прощая своего подчиненного.

— Возможно, — обратился он к Арчеру, — нам всем придется смириться с правдой жизни, хотя она и не из приятных. Беда в том, что в наше время ни для одной из проблем нет правильного решения. Каждое наше деяние в итоге может привести к обратному результату. Попытайтесь найти в этом утешение, Арчер. Я нахожу. Если заранее признать, что правильного решения вы не найдете, может быть, вам удастся снять с себя хотя бы часть того груза ответственности, который вы сами взвалили на свои плечи.

— Мне это еще не под силу, — покачал головой Арчер. — Подозреваю, что и вам тоже.

Хатт кивнул:

— Вы правы. Пока еще нет. Пока.

— Я хочу задать вам один вопрос, мистер Хатт. И рассчитываю на честный ответ. — Арчер заметил, как окаменело лицо Хатта, но тем не менее продолжил: — Я хочу знать, есть ли возможность убедить вас переменить свое мнение в отношении этих людей. Если я смогу доказать, что они не коммунисты и не попутчики, более того — антикоммунисты, вы по-прежнему будете утверждать, что с ними надо расстаться?

— Как я уже говорил, я не верю, что вам удастся это доказать.

— Если я все-таки смогу это сделать, вы измените свою точку зрения?

— Все это так условно, Арчер…

— Потому что, — прервал его Арчер, — если ваш ответ — нет, я хочу услышать его немедленно.

— Почему?

— Тогда я напишу заявление об уходе. Прямо сейчас. — Арчер почувствовал, как задрожали его руки, и обругал себя за слабость. Но не отвел холодного взгляда от Хатта. А тот откинулся на спинку кресла и уставился в потолок.

— В этом нет необходимости, — наконец прошептал Хатт, не сводя взгляда с потолка. — Я открыт для дискуссии. — Тут он соизволил посмотреть на Арчера и улыбнулся. — Не совсем, конечно, открыт. Но и не отгорожен глухой стеной.

— Хорошо, — кивнул Арчер. — Позволите задать еще вопрос?

— Конечно.

— Как насчет спонсора? Он в курсе?

— К сожалению, да. Гранки статьи и письмо из журнала он получил одновременно со мной.

— И как он отреагировал?

— Позвонил мне в то же утро и потребовал немедленного увольнения всех пятерых. Полагаю, Арчер, вы не станете его за это винить.

— Я никого не виню… пока, — ответил Арчер. — А если я пойду к спонсору и представлю ему абсолютные доказательства…

— Это исключено, — холодно ответил Хатт. — Политика нашего агентства — не выносить за порог проблемы, связанные с нашими программами. Вы можете говорить со спонсором только по его инициативе, когда он пожелает пригласить вас на какое-то мероприятие. По всем другим вопросам я — его единственный канал связи. Надеюсь, вам это ясно, Арчер. Два года назад мне пришлось уволить сотрудника, который нарушил это правило и попытался через мою голову переговорить со спонсором. Речь, между прочим, шла о сущем пустяке, и этот сотрудник хотел сделать как лучше. Вы меня поняли?

Арчер кивнул и встал. Пытаясь избавиться от предательской дрожи в голосе, он сказал:

— Тогда, полагаю, на сегодня все.

Поднялся и Хатт.

— Я думаю, — Хатт говорил с несвойственным ему сомнением, — вы не обидитесь, если я позволю себе дать вам совет, Арчер? Ради вашего же блага.

— Да? — Арчер надел пальто, взялся за шляпу.

— Будьте осторожны. Не торопитесь. — Чувствовалось, что Хатт говорит искренне и абсолютно серьезно. — Не подставляйтесь. Не донкихотствуйте, потому что мир больше не смеется над Кихотом, а рубит ему голову. Не лезьте на рожон и с особой тщательностью отбирайте друзей, которых вы собираетесь защищать. Не полагайтесь на логику, потому что судить вас будет толпа… а толпа судит эмоциями, а не логикой, и на эмоциональное обвинение апелляцию не подашь. Не выходите в авангард, потому что внимание привлекают именно те, кто засветился в первых рядах. Те, кто привлек к себе внимание, нынче не выживают. Вы прекрасный режиссер, я вами восторгаюсь и не хочу увидеть, как вас уничтожат.