Расточитель - [10]

В это время тихо входит голова, в белом летнем пиджаке, и с веселой улыбкой

крадется к Молчанову.

А встретим живую такую женщину - не заметим ее; либо мимо ее - проста она нам кажется, не философствует, однообразием утомляет - и сами с рук ее сбывать хлопочем, и после вспомним про нее... смешно оказать, когда - разве когда некому тебе в дороге пуговицы к рубашке пришить или когда спохватишься, что глаз теплой рукой завести будет некому.

ЯВЛЕНИЕ 5

Молчанов и Колокольцов (стоя сзади Молчанова, закрывает ему своими руками глаза и держит).

Молчанов. Иван Николаевич! полно, пожалуйста, буфонничать. (Отнимает его руки.)

Колокольцов (весело). Чего ты? замечтался? Здравствуй, мой милый! А отчего ты отгадал, что это я?

Молчанов. Очень трудно отгадать! Один у нас буфон - голова городская. Садись-ка, закуривай сигару.

Колокольцов (садясь). А я, брат, зачем к тебе пришел? Я нынче черт знает как расстроен.

Молчанов. Это отчего?

Kолокольцов. Жена у меня очень скверна.

Молчанов. Что, хуже ей?

Колокольцов. Совсем скверна. Прескверное лицо - и ослабела. Такая злость, ей-богу! Посмотришь, в прежнее-то время какие были женщины, вон матушка моя сестру Наташу на сорок восьмом году родила. Даже стыдно, говорит, было ходить беременной; медики говорили: невозможно это; а она взяла да и сотворила "возможно" - вот ты и толкуй с ней: и ничего с нею не по-делалось. А нынешние, как выйдут замуж, так никакого удовольствия от них нет... (сделав гримасу) какое-то трень-брень с горошком.

Молчанов. Как фарфор бренны.

Колокольцов. Ни к черту, душка, не годятся! Говорят: отчего муж дома не сидит; да как, скажи пожалуйста, сидеть, когда все пискотня да стоны! Я, знаешь... я сравниваю наш век с римским, когда все римляне сидели у гетер. Что хочешь говори, а это мне понятно. Когда жена все эти мины корчит, а там, представь себе, роскошная этакая краса, этакая веселость, блеск, речь понятная, и весь ты нараспашку распахнешься... Ах, Питер, милый Питер! Ах ты, Мабиль в Париже! Какие пипиньки... Этот компрессик-то свой с ленточками на головенку как приколет... Какое остроумие-то! Ей-богу, день бы целый все сидел да пульсик щупал бы у этакой Аспазии. (Грозя шутливо пальцем.) Но ты, я знаю, ты русской почвы держишься - Марины Николавны.

Молчанов. Боюсь, что все вы скоро поседеете: ничто от вас не скрыто.

(Колокольцов. Дайне скроется! Представь себе: зачем я к тебе зашел? Я ведь сейчас - всего за полчаса - полицеймейстершу голую видел в купальне. Я очень давно ее посмотреть собирался и двадцать раз говорил купальщику Титу: проверни ты мне, Тит милосердный, для меня щелочку в тот нумер. Он, дурак, все начальства боялся; но я полицейскому солдату, что у будки на часах стоит, это поручил, он и провернул, и прекрасно, каналья, провернул: сделал, знаешь, этакую щелочку и вставной сучок... Немец бы этого ни за что не сделал.

Молчанов. Где немцу!

Колокольцов. Да ты, я знаю, ты западник и этому не сочувствуешь! (Хватаясь за карман.) Ах, господи ты мой! твержу: западник, западник, а сам и позабыл сказать тебе, зачем я к тебе пришел... Какую мне, брат, Фирс Григорьич новость сообщил про наших славянских братьев! Я тебе скажу, я чувствую, что я с большим бы удовольствием катнул посмотреть на наших славянских братьев.

Молчанов. Ты, гляди, ты это не на компрессики ли с ленточками посмотреть в Петербурге хочешь?

Колокольцов. Н-нет! Как можно! Нет, я ведь в прошлом году не мог собраться посмотреть своих заатлантических братьев: денег не было. Неужто ж я и этих не увижу? Я еще никогда не видал славянских братьев! Канунникш видел их, да ничего рассказать не умеет: как греки, говорит, на греков похожи... (Замечает у окна оброненную Минуткою перчатку, бросается и поднимает ее.) А это кто у тебя, милый, рукавчики-то теряет? Кто это, милый, был у тебя?

Молчанов (всматриваясь). Это Минутка у меня был: за лечебником заходил.

Колокольцов. Минутка заходил на минутку, ха-ха-ха! - я давно сделал этот каламбур. "Минутка, пожалуйте на минутку", Он за это не сердится. Он преуморительный ляшок. Я, впрочем, не знаю, какого ты теперь мнения о поляках?

Молчанов. Да никакого больше.

Колокольцов. А нет, ты не шутя скажи, что они такое, по-твоему?

Молчанов (шутя). Черт их знает: помесь жида с французом,

Колокольцов. О-о-о-о! Нет, это, милый, не годится. Жид, чистый и мешаный, все держатся одной политики:

Мне в глаза наплюй,

По лицу отдуй,

По щекам трезвонь,

Лишь карман не тронь:

В нем чувствительность,

Раздражительность.

А у поляков... у них есть что-то такое этакое... рыцарское... это... это, как тебе сказать, этакое все... у них вместе... дерзость и мерзость.

Молчанов. Похвалил!

Колокольцов. Да; но я говорю, что они все-таки амюзантная нация. Я не люблю, когда против них возбуждается эта ненависть. Это не в нашем характере. Разумеется, я говорю это не как голова; как голова я, конечно, где следует, иначе скажу, - но я это как русский человек говорю, как я чувствую. Я ничего не имею против поляков. Ты помнишь в Вене, что сделал один поляк с нашим русским? - дал ему одну брошюрку прочитать против австрийского правительства, а того бац ночью и обыскали. С тем лихорадка сделалась, чуть с ума не сошел от страху, что сошлют. Но этот поляк пришел и говорит: не бойтесь, говорит, это я, говорит, на вас наслал, потому что нам нужно было отвлечь внимание полиции от одного своего дела; я, говорит, и написал анонимное письмо, что у вас есть подозрительные бумаги... Ведь этакая верткая каналья!