Рассыпанные искры - [46]

После освобождения под залог он бежал в Австрию, где переменил имя. Австрия и Турция предлагали ему подданство, однако, к изумлению чиновников, он изъявил желание получить документы гражданина… Иерусалима.

Но на этом его беды не кончились. За ним продолжали охотиться. Русское правительство хотело заполучить его обратно. Запутанное дело Рижинца приняло международный характер, причем на самом высоком уровне. Его дело изучал Меттерних; британский посол получил от своего правительства указание тщательно следить за ходом событий и докладывать о них. Санкт-Петербург просил, требовал, угрожал, усердно, но безрезультатно добиваясь его выдачи. Рижинец, поселившийся в новом поместье, в Патике близ Садигоры, обзавелся влиятельными австрийскими покровителями. Благодаря его энергии, этот район процветал. Никогда еще люди в Садигоре и его окрестностях не жили так хорошо. Теперь их край привлекал к себе всеобщее внимание. Короче, даже у неевреев появились основания молиться за безопасность и свободу Рижинца.

Его нынешнее положение, овеянное ореолом мученичества, было даже более прочным и безопасным, чем в прошлом. Самые чопорные хасиды не решались возражать против его королевских привилегий: он их заслужил. Даже рабби из Коцка, страстный и неистовый ревнитель истины, неукротимый враг тщеславия и гордыни, засвидетельствовал ему свое почтение. Только избранный Богом человек становится жертвой царя и подвергается гонениям. Страдалец — орудие Бога. Если наказание отмечено Божественной печатью, то отмечена ею и награда. Безвинно отсидев почти два года в тюрьме, человек приобретает определенные права, в том числе право утверждать, что жизнь в особняке есть не что иное, как новая, не известная до сих пор, сторона испытаний. Отказывать ему в этом праве — значит отвергать страждущих и самое страдание.

Поэтому все больше и больше людей приходило к нему: увидеть, прикоснуться к мученику, прибывшему издалека. Посетителей поражала незабываемая красота рабби. Он внушал такое благоговение, что казался царем, восставшим из праха. Величественность сквозила во всем — величавыми были его сдержанность, его печальное лицо, ободряющие жесты. Трагическое прошлое закалило Рижинца. Надежнее всего полагаться на того, кто вынес тяжкие испытания. Рабби знал слова, могущие успокоить и внушить к себе доверие. Его здравый смысл и логические способности были неотразимы, и многие известные неевреи искали у Рижинца совета. Часто его навещал фельдмаршал Витгенштейн, любивший обсуждать с ним мировые события. Богачи и бедняки, вольнодумцы и фанатики, крестьяне и интеллигенты находили в Садигоре тепло и мир — пусть только на одну субботу.

Был ли Рижинец чудотворцем? Едва ли. Скорее мудрецом. Он славился мудростью, а не мистической силой. Будучи человеком нового времени, он настолько чурался предрассудков, что не позволял себе вмешиваться в сверхъестественное. Когда ему рассказали о шайках, нападающих на беззащитных евреев в его собственном городе, Рижинец не ограничился молитвой, а велел молодым людям организовать отряды самообороны. Он хотел видеть своих хасидов здоровыми, нормальными людьми, крепкими и телом и духом. Чтобы подать пример, он каждое утро колол дрова, занимался физическими упражнениями и ездил верхом. Он обладал одним ценным качеством, пожалуй, наиболее сильно притягивавшим к нему людей, — чувством юмора.

Кто-то ему пожаловался: «Рабби, я мечтаю раскаяться, но не знаю, что для этого надо сделать». — «А чтобы согрешить, ты знал, что надо сделать?» — «Да, это куда легче! Сперва я грешил, а потом узнавал». — «Вот именно. А теперь поступай наоборот. Начни с раскаяния, а потом узнаешь, как это делается».

Рабби Меир из Перемышля однажды задал ему в письме животрепещущий вопрос: «Обычай велит нам есть в Шавуот креплах (вареники с сыром). Но сколько, об этом не говорится ни в одной книге. Видимо, одного недостаточно. Три — слишком много. Два — это четное число, а мы знаем, что четные числа — порождение преисподней. Как же быть?» Рижинец невозмутимо ответил: «Ешь один, но позаботься, чтобы по величине он не уступал двум».

Этот прагматик призывал своих хасидов не пренебрегать возможным ради недостижимого, не поступаться явственной пользой ради туманного и абстрактного воздаяния. Он советовал им помогать друг другу, не стремиться искупить грехи еще не рожденных поколений, призывал их спуститься на землю, а не витать в облаках. Он убеждал их, что средства должны быть достойными цели, если не превосходить ее чистотой. Часто он иллюстрировал свои мысли притчами, объединяемыми общим мотивом: путник блуждает в лесу. За каждым деревом таится опасность. Но вот гроза разрывает мрак. Дурак глазеет на молнию, мудрец же смотрит на открывшуюся осветившуюся перед ним дорогу. Ибо странник обязан найти дорогу, ведущую назад, в мир людей, и лишь затем позаботиться о том, как изменить его.

«Рабби, — спросил один хасид, — как можно служить Господу, не обманывая самого себя?» «Вообрази себя канатоходцем над пропастью. Как сохранить равновесие? Едва твое тело потянет в одну сторону, тянись в другую», — ответил Рижинец.