Рассвет в дебрях буша - [3]
У Кваме Араухо постоянно болели зубы — на нервной почве после службы в колониальной армии у португальцев, говорил он. Араухо ходил все время морщась, держась то за одну, то за другую щеку. Никакие ухищрения медиков не могли победить эту болезнь, и Кваме Араухо навещал колдуна, построившего хижину неподалеку от центра «фридомфайтеров».
И сейчас лицо Араухо было сморщено и перекошено: на этот раз он держался за правую щеку.
— Я привел его…
Кэндал встал, вышел из-за стола.
— Ввести арестованного гражданина Жоа! — открыв дверь, приказал Араухо.
Жоа решительно перешагнул порог. Форма на нем была без единой пылинки, новенькие ремни блестели. Он лишь похудел, осунулся, но глаза смотрели вызывающе.
— Я хочу поговорить с… (Кэндал чуть было не сказал — «с товарищем») гражданином Жоа наедине.
Араухо еще больше сморщился и затворил за собой дверь.
Не отрываясь смотрел Кэндал в лицо арестованному, стараясь понять: что же за этой дерзостью, за высокомерным презрением — человеческая обида или оскорбленное самолюбие?
И Жоа не выдержал его взгляда:
— Зачем ты позвал меня? Думаешь, я брошусь на колени, буду раскаиваться, плакать, молить о пощаде?
В его словах звучала открытая ненависть. Кэндал задумчиво провел рукою по своей густой окладистой бороде.
— Я хочу понять, что с тобою? Он показал пальцем — через плечо — на стол, туда, где лежала ярко-зеленая папка.
Высокомерие исчезло из голоса Жоа, он дрожал от ярости.
— Ты хочешь понять, почему я затеял это дело с тугами? Может быть, считаешь, что они меня купили? О нет! Я ненавижу их так же, как ненавижу тебя и всех твоих дружков, захвативших власть в Движении.
Голос его понизился, перешел в громкий, свистящий шепот, словно что-то душило Жоа.
Кэндал сглотнул комок в горле:
— Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?
— Ты торгуешь нашей страной, ты продаешь ее всем, кто обещает, что приведет тебя к власти: Софии, Москве… Ведь… даже меня схватил парень из Боганы, этот проклятый Морис! Меня, гражданина свободной страны Гидау, схватил на родной земле твой наемник, иностранец!
— Капитан Морис родился в Гидау, Гидау его родина, и он тоже борется за нее. Мы с ним по одну линию фронта, а с тобою? Ты хотел выдать тугам наших друзей, ты предал наше Движение!
— Твое… Движение!
— Значит, для тебя мы страшнее тугов. А с ними ты договоришься, как договорился выдать им Мангакиса и Корнева. Ты хотел доказать им, что ты — надежный партнер!
Жоа отвернулся к окну, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.
— Через две недели в Освобожденной зоне состоится первая сессия Национального собрания. Мы провозгласим независимость нашей страны. И пусть тогда тебя судит народ, — твердо отчеканил Кэндал. — Не я буду тебя судить. Народ!
СМЕРТЬ КОМЕНДАНТА
Сколько же времени прошло с тех пор, как комиссия удалилась для принятия решения? Майк по привычке глянул на кисть левой руки, но часов не было: только рубец ожога. Капитан Морис хорошо организовал прикрытие. Партизаны оттеснили «отчаянных» к тропинке, по которой должен был уходить Браун: здесь-то он и нашел, так оказать, и возглавил растерянных, перепуганных «десперадос».
Беспорядочно паля, они отходили под огнем партизан, редким, но точным. Невидимые снайперы методично расстреливали «отчаянных» одного за другим — до самых ворот форта. Но Майка словно кто-то охранял. А может, действительно охранял? Лишь случайная пуля срезала часы с его руки, чиркнув по кисти.
Форт встретил их невесело. Солдаты, сбежавшиеся к воротам крепости, угрюмо рассматривали потрепанных «десперадос».
Комендант Гомеш не ждал их у ворот. Комендант умирал.
Добрая Мелинда, верная подруга коменданта, молча открыла перед Майком дверь в комнату умирающего. Лицо мулатки было каменным, толстые губы плотно сжаты. Детей, обычно окружающих ее, галдящих, одаряемых то сладостями, то подзатыльниками, не было видно.
Глаза коменданта в черных ямах глазниц с минуту безразлично рассматривали юношу, потом взгляд Гомеша скользнул куда-то вверх, к серому бетонному потолку.
Молчание затягивалось, в комнате душно, хотя оба небольших, забранных решеткой окна открыты. Умирающий дышал хрипло, широко раскрытым ртом.
— Я застрелил Франка Рохо, — сказал Майк.
Гомеш медленно перевел взгляд на юношу, на худом лице его появилось слабое подобие саркастической улыбки.
— Я знал, что так случится, — чуть слышно сказал он. — А ведь он был совсем-совсем здоров.
— Вы тоже выздоровеете… вернетесь в Португалию…
Майк не верил собственным словам, как не верил им и умирающий капитан Гомеш.
— Вы остаетесь в форте… комендантом… Свяжитесь по радио с Гидау… Доложите штабу генерала ди Ногейра… Если они… хотят сохранить форт, пусть пришлют подкрепление.
Комендант закрыл глаза, бессильно откинулся на подушку. Майк ждал.
— У меня еще две просьбы… Отправьте мою жену и детей… в буш. Не в Гидау, не в Колонию, только в буш… Это их страна, они родились здесь. И еще… Берегите людей. Солдат и тех — в буше… Война проиграна, но… они… они очень упрямы…
Гомеш впал в беспамятство, и Майк не мог спросить, кого комендант называл «они»…
…Браун снова прошелся по бетонной коробке столовой. Забыли о нем, что ли? Долго же они, эти члены комиссии, совещаются…
