Рассвет на закате - [16]

Затем она повернулась и оглядела все помещение. Ее губы дрожали, и она судорожно глотнула, закрыв глаза.

Бен и Леонард перенесли федеральную мебель к дальней стене и поставила белтеровский диван на обюсонский ковер, как хотела Джулия. Он выглядел прекрасно во всех своих изящных изгибах, и Джулия знала, что так оно и будет.

И, начиная с кресла-качалки Густава Стикли[16] и заканчивая величественной картиной маслом, изображающей снегопад в Нью-Йорке, — это был ее магазин, черт возьми!

И по какому праву какой-то ковбой с грубыми руками может прийти сюда и все уничтожить?

В этом мире все права дает закон.

Элинор глубоко вздохнула. Она произнесла очень короткое, но грязное словцо, которое ковбой с грубыми руками не замедлил бы оценить, и пошла отворить боковые двери.

Одна из них вела на кладбище сломанной и изношенной мебели, но Элинор вошла в другую комнату, и в этот момент на ее глаза навернулись слезы, тихие и мучительные.

Подготовка семинара была одной из последних вещей, которую успела закончить Джулия. В комнате стояли два длинных, уставленных образцами стола. При свете верхних ламп янтарные, голубые, розовые и аметистовые изделия из стекла блестели, словно прозрачные букеты цветов. Элинор, которая никогда не питала пристрастия к стеклу времен Великой депрессии, не могла оценить красоты и блеска фиолетового или зеленого хрусталя. Другое дело Джулия. Конечно, Джулия была гениальна, но ее больше нет.

Все, что случилось после того, как закончился сегодняшний день, зависит от этого проклятого племянника.

Продаст ли он все? И кому? О, Боже, пожалуйста, только не Марвину Коулсу! Ей самой? Бену? Бену восемьдесят лет, у него тощая пенсия. А она не может обратиться за помощью. Да разве в банке посмотрят на нее или на Бена без смеха?

Энтони Мондейн. Вероятно, Энтони поддержит ее. Но хочет ли она быть ему обязанной? Или больше, чем обязанной?

И поворачивая в пальцах розовую компотницу, сделанную на фабрике Адамс[17], она подумала: «Лучше уж Энтони, чем Мервин Коулс».

А лучше ли? Особенно принимая во внимание события прошлой ночи? Играть с Тони в игры было хорошо, она могла пойти на это, но находиться в его власти — это уже совсем другое, и это пугало.

Прерывисто и горько вздохнув, Элинор поставила компотницу, с отчаянием подумав, что Энтони Мондейн — ее последняя надежда. Она сама не знала, почему. Она даже не хотела думать об этом сейчас.

«Но, пожалуйста, Господи, пусть племянник будет славным, разумным и сговорчивым парнем, который сможет забыть то, что его отец и Джулия не общались долгие годы. Пусть он окажется приятным человеком — тем, кто по-человечески и с симпатией отнесется к ее проблеме. Разве она просит так много?»

Она аккуратно сняла пластиковые покрытия со столов и свернула покрывало со стойки для закусок. Все было готово для приема клиентов за исключением свежих цветов. Да еще, наверное, надо поставить больше стульев. Смерть Джулии, наверное, привлечет каких-нибудь «вампиров», и ей следует подготовиться. «Мусорщики» участвуют в каждой сделке.

Но она будет иметь дело с ними — и не проронит ни слезинки, не испытает ни малейшего угрызения совести. Это ведь люди известного сорта. Кто ее пугал, так это незнакомец, фермер-чужак. Она была уверена, что он не отличит белтеровского стула от сидения в электричке. Но что, если отличит? К лучшему ли это? Или наоборот?

Внезапно ее осенило: наверное, Бен ничего не слышал о племяннике. А такая плохая новость касалось его так же, как и ее. Лучше сказать ему все сейчас.

— Присядьте-ка, — сказал он, после того как она выложила ему новость, и она должна была признать, что ей следует послушаться. Его потрясенное лицо смягчило ее деловой тон, а его старая рука, сжавшая ее плечо, вернула ее в те годы, когда она была молодой вдовой и не понимала разницы между креслом из дворца и табуреткой, но отчаянно нуждалась в работе. В любой работе. Бен тогда был с ней очень бережен, он был бережен и теперь.

Его старый хлопчатобумажный пиджак лежал на сиденье плетеного кресла-качалки, которое ждало часа, когда кто-нибудь исправит его перекосившиеся полозья. Томасин свернулся в кресле, поджав лапки и мурлыкая. Бен согнал его, снял пиджак и подвинул кресло вперед. Затем усадил Элинор, а пиджак кинул в угол и водрузил на него кота. После приключений прошлой ночи тот оценил атмосферу дружелюбия и удостоил присутствующих мурлыканьем, а Элинор погладила его по потрепанной шкурке.

Бен достал кисет с ароматным табаком, скрутил тонкую сигарету, облизал край бумажки и открыл дверь в переулок.

— Племянник, значит, — сказал он, — да уж. — Чиркнув спичкой о подошву, он закурил. — Может, я и помню его. Растрепанный сорванец с волосами цвета моркови. Его родители погибли в сороковых годах, а его отец был единственным братом Джулии, вот, значит, как. Его отправили куда-то далеко, на ферму деда. Здесь он пробыл вечер и всю ночь. С тех пор я не видел его. — Он выпустил дым в сторону переулка и встретился с испуганными глазами Элинор. — Но это был он. Больше некому. У нее был только один брат. Боже всемогущий! Совсем малыш был. Но хулиган, каких я больше не встречал. Из перекладин старинного стула наделал индейских стрел. И нахал к тому же. Когда я увидел, как он в уголке плачет по своим родителям, он заявил, что просто ткнул себе в глаз пальцем, и тут же еще раз ткнул, чтобы показать, как это делается. Бедный испуганный, одинокий маленький плут! Я частенько думал, что с ним стало. Джулия никогда не говорила.