Рассвет на закате - [100]

— Скажем так, — тихо обронила Элинор, — вы стоите друг друга.

Она стояла рядом с Бентоном и чувствовала его, теплого и надежного.

Тони запахнул ворот своего пальто и дернул почти примерзшую дверь.

Снег наконец прошел. Розовые и перламутровые лучи утреннего солнца осветили сугробы в проулке. Черные скворцы, нахохлившись, сидели на ветках ив. По направлению к магазину одежды проехал фургон.

Жизнь продолжалась.

Тони поежился и сказал Джилл:

— Ступайте, дитя мое.

Джилл вздрогнула и сказала:

— Бррр!

Тони двинулся с места. Затем остановился.

Он оглянулся на двоих, оставшихся у стола, — огромного мужчину и женщину со спокойными голубыми глазами под короткой мягкой седой челкой. Его лицо скривилось, и он покачал головой и сказал:

— Не верю тому, что происходит со мной. — И затем, словно эти слова вырвались сами собой, он сказал: — А я мог бы полюбить вас.

Элинор улыбнулась и тихо ответила:

— А я не могла бы. — Их взгляды скрестились. И, повинуясь импульсу, она сказала: — Но все-таки удачи вам с «Сотбис»!

Элинор пожелала этого искренне, и он знал это. Он слегка взмахнул рукой, хлопнул дверью и исчез.

Двое оставшихся в комнате посмотрели друг на друга.

Бентон протянул руку и выключил лампу на столе. Слабые лучи утреннего солнца, проникнув сквозь занесенные снегом оконные стекла, коснулись медовой лакировки уэлшевского буфета, зеленых драконов на сиденье китайского фарфорового табурета и кричащего пурпура керамической коровы, по-прежнему издававшей свое молчаливое «му» с крышки стола.

Но Бентон не смотрел на корову. Он смотрел на Элинор, с печального лица которой давным-давно сошел румянец юности, оставив нежные мягкие линии зрелой женщины.

Он сказал ей тихо и нежно:

— Я не хочу становиться врагом ему. И надеюсь, не стал им.

Элинор качнула головой:

— Все в порядке… Тони умеет вовремя отступать. Я надеюсь, что в этой истории с подделкой он не зашел настолько далеко, что не сможет выкрутиться. Это могло бы разорить его и это отразилось бы на нас всех, ведь он имеет огромный вес в среде антикваров.

— Отразилось бы на всех?

— Да. На владельцах маленьких магазинов. Как «Антиквариат Бонфорд».

— Не имеешь ли ты в виду, что будешь по-прежнему с ним сотрудничать, что он вернется сюда когда-нибудь?

— Конечно, он вернется.

— Но будет намного лучше, если он не станет совать свой нос в твой магазин.

Лицо Бентона было грозным. Элинор вздохнула.

— Мальчишка, — сказала она. — А еще говорил, что понял, что живет в двадцатом веке.

Бентон еще сильнее нахмурился:

— Я и так уже зашел слишком далеко.

— Так сделай еще один шаг.

— Все-таки он мне очень не нравится. Кошмарный наглец.

— А вот это меня не пугает. Бентон, антикварный бизнес — это бизнес, как и любой другой. Ты берешь у компаньона то, что тебе нужно, и остальное тебя не интересует. Так Тони и поступает. Этому же училась я. Я буду покупать вещи даже у Марвина Коулса, если у него будет что-то, что меня заинтересует. — Его лицо не изменилось. И внезапно Элинор рассмеялась: — О, Бентон, какая интересная жизнь у нас впереди. Послушай, я упустила столько возможностей, отказавшись от Тони Мондейна. А ты только успел появиться, как через неделю я уже упала в твои руки, словно созревшее яблоко. Тебе это ни о чем не говорит?

Теперь настала его очередь рассмеяться. Смех был раскатистым, грудным.

— Это говорит мне о том, что я встретил женщину, выросшую в городе.

Он продолжал улыбаться, и она собралась с духом.

— Бент, я должна сказать тебе кое-что еще.

— Если только кое-что еще не будет касаться Мондейна. С меня хватит разговоров о нем.

— Нет. Только тебя и меня.

— Начало хорошее. Я — за.

Бентон протянул ей руки. Она уклонилась и толкнула его в кресло. Оно хрустнуло, но выдержало. Сама она уселась на китайский табурет.

— Ты сказал, что хочешь купить ферму Крейнов. И позволить мне заниматься магазином.

— Правильно.

— Но Джилл сказала, что потратила деньги, вырученные за ферму.

— Она потратила только то, что смогла получить. А большая часть осталась. К тому же мой адвокат говорит, что я могу выдвинуть иск. Но я не думаю, что хочу получить обратно Пикассо, и я чертовски уверен, что мне не нужно кольцо. По крайней мере, не Мондейна. — Бентон улыбнулся.

Но Элинор была серьезна.

— Я уже говорила тебе, что у меня куча долгов. Меня выбили из колеи медицинские счета Бобби.

— Мы оплатим их.

— Нет, нет, счета мои. Это моя ответственность.

— Элинор, разве ты не знаешь, что, когда людей венчают в церкви, их напутствуют словами «чтобы жили вы вместе в горе и радости…»

— Бент, да ты едва меня знаешь, если не считать библейского смысла. — Элинор зарделась, и он нашел это очаровательным.

Он тихо продолжил:

— Нам предстоит научиться делить горе и радость. Всему свое время. Мы справимся. Ты забыла одно важное слово, Элинор. Я ведь сказал тебе, что мы — партнеры. — Он не отрывал глаз от нее, и, казалось, его взгляд можно потрогать. — У меня было время поразмыслить о своей жизни, Элинор, — сказал он, — когда я топал по снегу и пытался забыть о застывших ногах. Я понял, чего мне не хватало прежде. Джилл не была моим партнером — она была моей забавой и моей ошибкой. А мне надо разделить то, что я имею, с кем-нибудь. Ты можешь научиться любить моих коров с их нежной бархатной шкурой и шелест кукурузы, колосящейся зелеными рядами под солнцем, а я научусь любоваться полировкой старого уэлшевского буфета и любить комоды, которым уже две сотни лет. Может быть, и мы проживем так же долго.