Рассвет - [47]

Почему меня ведут сюда украдкой? Мы повернули за угол и двинулись по другому длинному коридору.

– Я надеюсь, что мы дойдем туда до того, как я выйду в отставку, – пошутила офицер Картер.

– Сейчас-сейчас, – откликнулся Коллинс. Наконец он остановился перед дверью и постучал в нее.

– Войдите, – услышала я твердый женский голос. Коллинс открыл дверь и заглянул внутрь.

– Они прибыли, – доложил он.

– Пусть войдут, – сказала женщина. Была ли это моя мать?

Коллинс отступил в сторону, и мы вошли. Первой – офицер Картер, за ней медленно последовала я. Мы находились в кабинете. Я огляделась вокруг. Стоял приятный аромат лилий, но цветов я не видела. Комната выглядела строгой и простой. На паркетном полу лежал толстый темно-синий овальный шерстяной ковер перед обтянутым синим ситцем диваном, который стоял перпендикулярно большому столу из темного дуба, на котором все было аккуратно разложено. Единственный свет в комнате исходил от маленькой лампы на столе. Она отбрасывала мрачное, желтоватое пятно на лицо немолодой женщины, глядящей на нас.

Даже несмотря на то, что она сидела, я догадалась, что это высокая, величественная женщина. Голубовато-стальные волосы ее были зачесаны назад мягкими волнами и завивались под ушами. В мочках ушей были грушевидные бриллиантовые серьги. На шее у нее было золотое колье с бриллиантовой подвеской тоже в форме груши. Хотя она была худой и, возможно, весила не больше ста пятнадцати фунтов, она казалась такой прямой и ухоженной, что выглядела массивнее. На ее развернутые плечи поверх блузки с белым воротником в оборках был наброшен ярко-синий хлопковый жакет.

– Я офицер Картер, а это – Дон, – произнесла офицер Картер.

– Что надо сделать? – Спросила женщина, которая могла быть моей настоящей бабушкой.

– Мне нужна подпись.

– Позвольте мне посмотреть, – сказала моя бабушка и надела очки в перламутровой оправе. Она быстро прочитала документ и подписала его.

– Благодарю вас, – сказала офицер Картер. – Что ж, – она посмотрела на меня. – Я должна ехать. Счастливо, – пробормотала она и удалилась.

Ничего не говоря мне, моя бабушка встала и вышла из-за стола. На ней была синяя юбка до колен и кожаные белые туфли. Они больше походили на мужские. Единственным дефектом в ее внешности, если так можно сказать, была легкая морщинка на нейлоновом чулке на правой ноге.

Она включила напольную лампу в углу, чтобы было больше света, и стала разглядывать меня своими холодными серыми глазами. Я искала в ее лице какое-то сходство с собой и подумала, что рот ее тверже и длиннее, чем мой, а в глазах не было и намека на синеву.

Лицо ее было почти таким же гладким и столь же совершенным, как у мраморной статуи. Только на правой скуле было несколько крохотных возрастных пятнышек. Ее губы были чуть-чуть тронуты розовой помадой, а щеки слегка нарумянены. Ни один волосок в ее прическе не был в беспорядке.

Теперь, когда в комнате стало больше света, я огляделась и увидела, что стены были отделаны дорогим деревом. За столом, справа, находился маленький книжный шкаф. На стене висел большой портрет, как я думаю, моего настоящего дедушки.

– У тебя лицо твоей матери, – объявила она. – Невинное, – добавила она презрительно, как мне показалось. Когда она закончила свою сентенцию, уголок ее рта чуть поднялся.

– Садись, – властно сказала она.

Когда я села, она скрестила руки на своей узкой груди и откинулась в своем кресле, но по-прежнему держалась так прямо, что я подумала, не сделана ли ее спина из холодной стали.

– Как я понимаю, твои родители были скитальцами все эти годы и твой отец никогда не задерживался нигде на солидной работе, – резко заявила она. Я была удивлена, что она назвала их моими родителями и упомянула папу как моего отца. – Никчемный, – продолжала она, – я поняла это в тот же день, когда увидела его, но мой муж был благодарным существом для заблудших душ и нанял его и его шушеру-жену, – сказала она с отвращением.

– Мама не была шушерой-женой! – возразила я. Она не ответила и пристально посмотрела на меня, проникая в глубину моих глаз, словно впитывая мою сущность. Я начала очень раздражаться тем, как она глядела на меня, изучала, словно искала что-то в моем лице, разглядывала всю очень заинтересованными, пронзительными глазами.

– У тебя нет приличных манер, – наконец произнесла она. У нее была привычка кивать после каждого своего утверждения, что, по ее мнению, было абсолютной истиной. – Тебя когда-нибудь учили уважать старших?

– Я уважаю людей, которые уважают меня, – сказала я.

– Ты должна заслужить уважение. И должна тебе сказать, ты его еще не заслужила. Я вижу, что тебя надо перевоспитывать, заново развивать, одним словом, правильно воспитывать, – заявила она с уверенностью, от которой у меня закружилась голова. При всей своей хрупкости, она обладала самым сильным взглядом, какой я когда-либо видела у женщины, более жестким и сильным, чем у миссис Торнбелл. Эти глаза были пронизывающими, холодными и такими острыми, что, казалось, они могут резать и высасывать кровь.

– Лонгчэмпы когда-нибудь говорили тебе что-нибудь об этом отеле или об этой семье? – спросила она.